Русская классическая литература

Иван Сергеевич

Тургенев

Бирюк

     Я ехал с охоты вечером один, на беговых дрожках. До дому еще было верст

восемь;  моя добрая рысистая кобыла бодро бежала по пыльной дороге,  изредка

похрапывая и шевеля ушами;  усталая собака, словно привязанная, ни на шаг не

отставала от задних колес.  Гроза надвигалась. Впереди огромная лиловая туча

медленно поднималась из-за леса;  надо мною и  мне навстречу неслись длинные

серые облака;  ракиты тревожно шевелились и  лепетали.  Душный жар  внезапно

сменился влажным холодом;  тени быстро густели.  Я  ударил вожжой по лошади,

спустился в  овраг,  перебрался через сухой ручей,  весь заросший лозинками,

поднялся в  гору  и  въехал в  лес.  Дорога вилась передо мною между густыми

кустами орешника,  уже залитыми мраком; я подвигался вперед с трудом. Дрожки

прыгали по твердым корням столетних дубов и  лип,  беспрестанно пересекавшим

глубокие  продольные рытвины  -  следы  тележных колес;  лошадь  моя  начала

спотыкаться.  Сильный ветер внезапно загудел в  вышине,  деревья забушевали,

крупные капли дождя резко застучали, зашлепали по листьям, сверкнула молния,

и гроза разразилась.  Дождь полил ручьями.  Я поехал шагом и скоро принужден

был остановиться: лошадь моя вязла, я не видел ни зги. Кое-как приютился я к

широкому  кусту.  Сгорбившись и  закутавши лицо,  ожидал  я  терпеливо конца

ненастья,  как вдруг,  при блеске молнии,  на  дороге почудилась мне высокая

фигура. Я стал пристально глядеть в ту сторону - та же фигура словно выросла

из земли подле моих дрожек.

     - Кто это? - спросил звучный голос.

     - А ты кто сам?

     - Я здешний лесник.

     Я назвал себя.

     - А, знаю! Вы домой едете?

     - Домой. Да видишь, какая гроза...

     - Да, гроза, - отвечал голос.

     Белая молния озарила лесника с головы до ног; трескучий и короткий удар

грома раздался тотчас вслед за нею. Дождик хлынул с удвоенной силой.

     - Не скоро пройдет, - продолжал лесник.

     - Что делать!

     - Я вас, пожалуй, в свою избу проведу, - отрывисто проговорил он.

     - Сделай одолжение.

     - Извольте сидеть.

     Он  подошел к  голове лошади,  взял ее за узду и  сдернул с  места.  Мы

тронулись.  Я  держался за подушку дрожек,  которые колыхались,  "как в море

челнок",  и кликал собаку.  Бедная моя кобыла тяжко шлепала ногами по грязи,

скользила, спотыкалась; лесник покачивался перед оглоблями направо и налево,

словно  привиденье.   Мы   ехали  довольно  долго;   наконец  мой  проводник

остановился:  "Вот мы  и  дома,  барин",  -  промолвил он спокойным голосом.

Калитка заскрыпела,  несколько щенков дружно залаяло.  Я поднял голову и при

свете  молнии увидал небольшую избушку посреди обширного двора,  обнесенного

плетнем.  Из  одного окошечка тускло светил огонек.  Лесник довел  лошадь до

крыльца и застучал в дверь.  "Сичас,  сичас!" -  раздался тоненький голосок,

послышался топот босых ног,  засов заскрыпел,  и  девочка лет двенадцати,  в

рубашонке, подпоясанная покромкой, с фонарем в руке, показалась на пороге.

     - Посвети барину, - сказал он ей, - а я ваши дрожки под навес поставлю.

     Девочка глянула на меня и пошла в избу. Я отправился вслед за ней.

     Изба лесника состояла из одной комнаты,  закоптелой,  низкой и  пустой,

без полатей и перегородок.  Изорванный тулуп висел на стене. На лавке лежало

одноствольное ружье, в углу валялась груда тряпок; два больших горшка стояли

возле печки.  Лучина горела на столе, печально вспыхивая и погасая. На самой

середине избы  висела люлька,  привязанная к  концу длинного шеста.  Девочка

погасила фонарь,  присела на крошечную скамейку и начала правой рукой качать

люльку,  левой поправлять лучину. Я посмотрел кругом - сердце во мне заныло:

не  весело войти  ночью  в  мужицкую избу.  Ребенок в  люльке дышал тяжело и

скоро.

     - Ты разве одна здесь? - спросил я девочку.

     - Одна, - произнесла она едва внятно.

     - Ты лесникова дочь?

     - Лесникова, - прошептала она.

     Дверь  заскрыпела,  и  лесник шагнул,  нагнув голову,  через порог.  Он

поднял фонарь с полу, подошел к столу и зажег светильню.

     - Чай, не привыкли к лучине? - проговорил он и тряхнул кудрями.

     Я посмотрел на него.  Редко мне случалось видеть такого молодца. Он был

высокого роста,  плечист и  сложен на славу.  Из-под мокрой замашной рубашки

выпукло выставлялись его могучие мышцы.  Черная курчавая борода закрывала до

половины его  суровое и  мужественное лицо;  из-под сросшихся широких бровей

смело  глядели небольшие карие  глаза.  Он  слегка  уперся руками в  бока  и

остановился передо мною.

     Я поблагодарил его и спросил его имя.

     - Меня зовут Фомой, - отвечал он, - а по прозвищу Бирюк*.

     ______________

     * Бирюком называется в Орловской губернии человек,  одинокий и угрюмый.

(Прим. И.С.Тургенева.)

     - А, ты Бирюк?

     Я  с  удвоенным любопытством посмотрел на него.  От моего Ермолая и  от

других я  часто  слышал рассказы о  леснике Бирюке,  которого все  окрестные

мужики боялись как огня. По их словам, не бывало еще на свете такого мастера

своего дела:  "Вязанки хворосту не  даст утащить;  в  какую бы ни было пору,

хоть  в  самую полночь,  нагрянет,  как  снег  на  голову,  и  ты  не  думай

сопротивляться,  -  силен,  дескать,  и  ловок как бес...  И ничем его взять

нельзя:  ни  вином,  ни  деньгами;  ни на какую приманку не идет.  Уж не раз

добрые люди его сжить со свету собирались, да нет - не дается".

     Вот как отзывались соседние мужики о Бирюке.

     - Так ты Бирюк,  -  повторил я, - я, брат, слыхал про тебя. Говорят, ты

никому спуску не даешь.

     - Должность свою справляю, - отвечал он угрюмо, - даром господский хлеб

есть не приходится.

     Он достал из-за пояса топор, присел на пол и начал колоть лучину.

     - Аль у тебя хозяйки нет? - спросил я его.

     - Нет, - отвечая он и сильно махнул топором.

     - Умерла, знать?

     - Нет... да... умерла, - прибавил он и отвернулся.

     Я замолчал; он поднял глаза и посмотрел на меня.

     - С  прохожим  мещанином сбежала,  -  произнес он  с  жестокой улыбкой.

Девочка потупилась;  ребенок проснулся и закричал; девочка подошла к люльке.

- На,  дай ему, - проговорил Бирюк, сунув ей в руку запачканный рожок. - Вот

и его бросила,  - продолжал он вполголоса, указывая на ребенка. Он подошел к

двери, остановился и обернулся.

     - Вы,  чай, барин, - начал он, - нашего хлеба есть не станете, а у меня

окромя хлеба...

     - Я не голоден.

     - Ну,  как знаете.  Самовар бы я  вам поставил,  да чаю у  меня нету...

Пойду посмотрю, что ваша лошадь.

     Он вышел и хлопнул дверью.  Я в другой раз осмотрелся.  Изба показалась

мне  еще печальнее прежнего.  Горький запах остывшего дыма неприятно стеснял

мне дыхание.  Девочка не  трогалась с  места и  не  поднимала глаз;  изредка

поталкивала она  люльку,  робко наводила на  плечо спускавшуюся рубашку;  ее

голые ноги висели, не шевелясь.

     - Как тебя зовут? - спросил я.

     - Улитой, - проговорила она, еще более понурив свое печальное личико.

     Лесник вошел и сел на лавку.

     - Гроза  проходит,  -  заметил он  после  небольшого молчанья,  -  коли

прикажете, я вас из лесу провожу.

     Я встал. Бирюк взял ружье и осмотрел полку.

     - Это зачем? - спросил я.

     - А в лесу шалят...  У Кобыльего Верху* дерево рубят,  -  прибавил он в

ответ на мой вопрошающий взор.

     ______________

     *   "Верхом"   называется   в   Орловской   губернии   овраг.    (Прим.

И.С.Тургенева.)

     - Будто отсюда слышно?

     - Со двора слышно.

     Мы  вышли вместе.  Дождик перестал.  В  отдалении еще толпились тяжелые

громады туч,  изредка вспыхивали длинные молнии;  но над нашими головами уже

виднелось кое-где темно-синее небо,  звездочки мерцали сквозь жидкие, быстро

летевшие облака. Очерки деревьев, обрызганных дождем и взволнованных ветром,

начинали выступать из  мрака.  Мы стали прислушиваться.  Лесник снял шапку и

потупился.  "Во...  вот, - проговорил он вдруг и протянул руку, - вишь какую

ночку выбрал".  Я ничего не слышал,  кроме шума листьев.  Бирюк вывел лошадь

из-под навеса. "А этак я, пожалуй, - прибавил он вслух, - и прозеваю его". -

"Я с тобой пойду...  хочешь?" - "Ладно, - отвечал он и попятил лошадь назад,

- мы его духом поймаем, а там я вас провожу. Пойдемте".

     Мы  пошли:  Бирюк впереди,  я  за  ним.  Бог его знает,  как он узнавал

дорогу,   но  он  останавливался  только  изредка,   и  то  для  того  чтобы

прислушиваться к стуку топора.  "Вишь, - бормотал он сквозь зубы, - слышите?

слышите?" -  "Да где?" Бирюк пожимал плечами.  Мы спустились в овраг,  ветер

затих на мгновенье - мерные удары ясно достигли до моего слуха. Бирюк глянул

на меня и  качнул головой.  Мы пошли далее по мокрому папоротнику и крапиве.

Глухой и продолжительный гул раздался.

     - Повалил... - пробормотал Бирюк.

     Между тем небо продолжало расчищаться;  в  лесу чуть-чуть светлело.  Мы

выбрались наконец из оврага. Подождите здесь", - шепнул мне лесник, нагнулся

и,  подняв ружье  кверху,  исчез  между  кустами.  Я  стал  прислушиваться с

напряжением.  Сквозь  постоянный шум  ветра  чудились  мне  невдалеке слабые

звуки:  топор осторожно стучал по сучьям, колеса скрыпели, лошадь фыркала...

"Куда?  стой!" - загремел вдруг железный голос Бирюка. Другой голос закричал

жалобно,   по-заячьи...  Началась  борьба.  "Вре-ешь,  вре-ешь,  -  твердил,

задыхаясь,  Бирюк, - не уйдешь..." Я бросился в направлении шума и прибежал,

спотыкаясь на каждом шагу,  на место битвы.  У срубленного дерева, на земле,

копошился лесник;  он держал под собою вора и закручивал ему кушаком руки на

спину.  Я подошел.  Бирюк поднялся и поставил его на ноги.  Я увидел мужика,

мокрого,  в лохмотьях, с длинной растрепанной бородой. Дрянная лошаденка, до

половины закрытая угловатой рогожкой, стояла тут же вместе с тележным ходом.

Лесник не говорил ни слова; мужик тоже молчал и только головой потряхивал.

     - Отпусти его, - шепнул я на ухо Бирюку, - я заплачу за дерево.

     Бирюк молча взял лошадь за холку левой рукой;  правой он держал вора за

пояс:  "Ну,  поворачивайся,  ворона!" - промолвил он сурово. "Топорик-то вон

возьмите",  -  пробормотал мужик.  "Зачем ему пропадать!" -  сказал лесник и

поднял топор. Мы отправились. Я шел позади... Дождик начал опять накрапывать

и скоро полил ручьями. С трудом добрались мы до избы. Бирюк бросил пойманную

лошаденку посреди двора,  ввел  мужика  в  комнату,  ослабил узел  кушака  и

посадил его в угол.  Девочка, которая заснула было возле печки, вскочила и с

молчаливым испугом стала глядеть на нас. Я сел на лавку.

     - Эк его,  какой полил,  -  заметил лесник,  -  переждать придется.  Не

хотите ли прилечь?

     - Спасибо.

     - Я  бы  его,  для вашей милости,  в  чуланчик запер,  -  продолжал он,

указывая на мужика - да вишь, засов...

     - Оставь его тут, не трогай, - перебил я Бирюка.

     Мужик глянул на меня исподлобья.  Я  внутренне дал себе слово во что бы

то  ни  стало освободить бедняка.  Он  сидел неподвижно на лавке.  При свете

фонаря  я  мог  разглядеть его  испитое,  морщинистое лицо,  нависшие желтые

брови,  беспокойные глаза,  худые члены...  Девочка улеглась на полу у самых

его ног и опять заснула.  Бирюк сидел возле стола, опершись головою на руки.

Кузнечик кричал в углу... дождик стучал по крыше и скользил по окнам; мы все

молчали.

     - Фома Кузьмич, - заговорил вдруг мужик голосом глухим и разбитым, - а,

Фома Кузьмич.

     - Чего тебе?

     - Отпусти.

     Бирюк не отвечал.

     - Отпусти... с голодухи... отпусти.

     - Знаю я вас,  - угрюмо возразил лесник, - ваша вся слобода такая - вор

на воре.

     - Отпусти, - твердил мужик, - приказчик... разорены, во как... отпусти!

     - Разорены!.. Воровать никому не след.

     - Отпусти,  Фома Кузьмич...  не погуби.  Ваш-то,  сам знаешь, заест, во

как.

     Бирюк отвернулся. Мужика подергивало, словно лихорадка его колотила. Он

встряхивал головой и дышал неровно.

     - Отпусти,  -  повторил он  с  унылым отчаяньем,  -  отпусти,  ей-Богу,

отпусти!  Я заплачу,  во как,  ей-Богу. Ей-Богу, с голодухи... детки, пищат,

сам знаешь. Круто, во как, приходится.

     - А ты все-таки воровать не ходи.

     - Лошаденку,  -  продолжал мужик,  -  лошаденку-то,  хоть ее-то... один

живот и есть... отпусти!

     - Говорят,  нельзя.  Я  тоже человек подневольный:  с меня взыщут.  Вас

баловать тоже не приходится.

     - Отпусти! Нужда, Фома Кузьмич, нужда, как есть того... отпусти!

     - Знаю я вас!

     - Да отпусти!

     - Э,  да что с тобой толковать;  сиди смирно,  а то у меня,  знаешь? Не

видишь, что ли, барина?

     Бедняк потупился...  Бирюк зевнул и положил голову на стол.  Дождик все

не переставал. Я ждал, что будет.

     Мужик внезапно выпрямился. Глаза у него загорелись, и на лице выступила

краска.  "Ну на, ешь, на, подавись, на, - начал он, прищурив глаза и опустив

углы губ, - на, душегубец окаянный: пей христианскую кровь, пей..."

     Лесник обернулся.

     - Тебе говорю, тебе, азиат, кровопийца, тебе!

     - Пьян ты,  что  ли,  что ругаться вздумал?  -  заговорил с  изумлением

лесник. - С ума сошел, что ли?

     - Пьян!..  не  на  твои ли деньги,  душегубец окаянный,  зверь,  зверь,

зверь!

     - Ах ты... да я тебя!..

     - А мне что?  Все едино - пропадать; куда я без лошади пойду? Пришиби -

один конец;  что с голоду,  что так -  все едино. Пропадай все: жена, дети -

околевай все... А до тебя, погоди, доберемся!

     Бирюк приподнялся.

     - Бей,  бей,  - подхватил мужик свирепым голосом, - бей, на, на, бей...

(Девочка торопливо вскочила с полу и уставилась на него.) Бей! бей!

     - Молчать! - загремел лесник и шагнул два раза.

     - Полно, полно, Фома, - закричали, - оставь его... Бог с ним.

     - Не  стану  я  молчать,   -   продолжал  несчастный.  -  Все  едино  -

околевать-то.  Душегубец ты,  зверь,  погибели на  тебя нету...  Да  постой,

недолго тебе царствовать! затянут тебе глотку, постой!

     Бирюк схватил его за плечо... Я бросился на помощь мужику...

     - Не троньте, барин! - крикнул на меня лесник.

     Я  бы не побоялся его угрозы и уже протянул было руку;  но,  к крайнему

моему изумлению,  он одним поворотом сдернул с локтей мужика кушак,  схватил

его за шиворот,  нахлобучил ему шапку на глаза,  растворил дверь и вытолкнул

его вон.

     - Убирайся к  черту с  своей лошадью,  -  закричал он ему вслед,  -  да

смотри, в другой раз у меня!..

     Он вернулся в избу и стал копаться в углу.

     - Ну,  Бирюк,  -  промолвил я наконец,  -  удивил ты меня:  ты, я вижу,

славный малый.

     - Э,  полноте, барин, - перебил он меня с досадой, - не извольте только

сказывать. Да уж я лучше вас провожу, - прибавил он, - знать, дождика-то вам

не переждать...

     На дворе застучали колеса мужицкой телеги.

     - Вишь, поплелся! - пробормотал он, - да я его!..

     Через полчаса он простился со мной на опушке леса.