Русская классическая литература

Иван Сергеевич

Тургенев

      XIX

     Как ни владела собою Одинцова, как ни стояла выше всяких предрассудков,

но и  ей было неловко,  когда она явилась в  столовую к обеду.  Впрочем,  он

прошел  довольно благополучно.  Порфирий Платоныч приехал,  рассказал разные

анекдоты;  он только что вернулся из города.  Между прочим,  он сообщил, что

губернатор,  Бурдалу,  приказал своим чиновникам по особым поручениям носить

шпоры,  на  случай если он  пошлет их  куда-нибудь,  для  скорости,  верхом.

Аркадий вполголоса рассуждал с  Катей и дипломатически прислуживался княжне.

Базаров упорно и  угрюмо молчал.  Одинцова раза два -  прямо,  не украдкой -

посмотрела  на  его  лицо,  строгое  и  желчное,  с  опущенными  глазами,  с

отпечатком презрительной решимости  в  каждой  черте,  и  подумала:  "Нет...

нет...  нет..." После обеда она со всем обществом отправилась в сад и, видя,

что  Базаров желает заговорить с  нею,  сделала несколько шагов в  сторону и

остановилась.  Он  приблизился к  ней,  но  и  тут  не  поднял глаз и  глухо

промолвил:

     - Я  должен извиниться перед вами,  Анна  Сергеевна.  Вы  не  можете не

гневаться на меня.

     - Нет, я на вас не сержусь, Евгений Васильич, - отвечала Одинцова, - но

я огорчена.

     - Тем хуже. Во всяком случае, я довольно наказан. Мое положение, с этим

вы, вероятно, согласитесь, самое глупое. Вы мне написали: зачем уезжать? А я

не могу и не хочу остаться. Завтра меня здесь не будет.

     - Евгений Васильич, зачем вы...

     - Зачем я уезжаю?

     - Нет, я не то хотела сказать.

     - Прошедшего не  воротишь,  Анна  Сергеевна...  а  рано или  поздно это

должно было случиться.  Следовательно,  мне надобно уехать. Я понимаю только

одно условие,  при котором я  бы  мог остаться;  но  этому условию не бывать

никогда.  Ведь вы,  извините мою  дерзость,  не  любите меня и  не  полюбите

никогда?

     Глаза Базарова сверкнули на мгновенье из-под темных его бровей.

     Анна Сергеевна не отвечала ему. "Я боюсь этого человека", - мелькнуло у

ней в голове.

     - Прощайте-с,   -  проговорил  Базаров,  как  бы  угадав  ее  мысль,  и

направился к дому.

     Анна Сергеевна тихонько пошла вслед за ним и,  подозвав Катю,  взяла ее

под руку.  Она не расставалась с ней до самого вечера. В карты она играть не

стала и  все  больше посмеивалась,  что вовсе не  шло к  ее  побледневшему и

смущенному лицу.  Аркадий недоумевал и  наблюдал за  нею,  как  молодые люди

наблюдают,  то есть постоянно вопрошал самого себя:  что,  мол,  это значит?

Базаров заперся у себя в комнате; к чаю он, однако, вернулся. Анне Сергеевне

хотелось сказать ему  какое-нибудь  доброе  слово,  но  она  не  знала,  как

заговорить с ним...

     Неожиданный случай вывел ее из затруднения: дворецкий доложил о приезде

Ситникова.

     Трудно  передать словами,  какою  перепелкой влетел  в  комнату молодой

прогрессист.  Решившись, с свойственною ему назойливостью, поехать в деревню

к  женщине,  которую он едва знал,  которая никогда его не приглашала,  но у

которой,  по собранным сведениям, гостили такие умные и близкие ему люди, он

все-таки  робел  до  мозга  костей и,  вместо того  чтобы произнести заранее

затверженные  извинения  и  приветствия,  пробормотал  какую-то  дрянь,  что

Евдоксия,  дескать,  Кукшина прислала его узнать о здоровье Анны Сергеевны и

что Аркадий Николаевич тоже ему всегда отзывался с величайшею похвалой... На

этом слове он  запнулся и  потерялся до того,  что сел на собственную шляпу.

Однако,  так как никто его не прогнал и  Анна Сергеевна даже представила его

тетке и сестре,  он скоро оправился и затрещал на славу.  Появление пошлости

бывает  часто  полезно в  жизни:  оно  ослабляет слишком высоко  настроенные

струны,  отрезвляет самоуверенные или  самозабывчивые чувства,  напоминая им

свое близкое родство с ними.  С прибытием Ситникова все стало как-то тупее -

и  проще;  все  даже  поужинали плотней и  разошлись спать  получасом раньше

обыкновенного.

     - Я  могу тебе теперь повторить,  -  говорил,  лежа в постели,  Аркадий

Базарову, который тоже разделся, - то, что ты мне сказал однажды: "Отчего ты

так грустен? Верно, исполнил какой-нибудь священный долг?"

     Между  обоими  молодыми людьми  с  некоторых пор  установилось какое-то

лжеразвязное   подтрунивание,    что   всегда   служит   признаком   тайного

неудовольствия или невысказанных подозрений.

     - Я завтра к батьке уезжаю, - проговорил Базаров.

     Аркадий приподнялся и  оперся на  локоть.  Он  и  удивился и  почему-то

обрадовался.

     - А! - промолвил он. - И ты от этого грустен?

     Базаров зевнул.

     - Много будешь знать, состареешься.

     - А как же Анна Сергеевна? - продолжал Аркадий.

     - Что такое Анна Сергеевна?

     - Я хочу сказать: разве она тебя отпустит?

     - Я у ней не нанимался.

     Аркадий задумался, а Базаров лег и повернулся лицом к стене.

     Прошло несколько минут в молчании.

     - Евгений! - воскликнул вдруг Аркадий.

     - Ну?

     - Я завтра с тобой уеду тоже.

     Базаров ничего не отвечал.

     - Только я домой поеду,  - продолжал Аркадий. - Мы вместе отправимся до

Хохловских  выселков,   а  там  ты  возьмешь  у  Федота  лошадей.   Я  бы  с

удовольствием познакомился с твоими,  да я боюсь и их стеснить и тебя.  Ведь

ты потом опять приедешь к нам?

     - Я у вас свои вещи оставил, - отозвался Базаров, не оборачиваясь.

     "Зачем же он меня не спрашивает, почему я еду? и так же внезапно, как и

он?  -  подумал Аркадий.  -  В самом деле,  зачем я еду, и зачем он едет?" -

продолжал он  свои  размышления.  Он  не  мог  отвечать удовлетворительно на

собственный вопрос,  а  сердце его наполнялось чем-то едким.  Он чувствовал,

что тяжело ему будет расстаться с этою жизнью, к которой он так привык; но и

оставаться одному было как-то странно.  "Что-то у них произошло, - рассуждал

он сам с  собою,  -  зачем же я  буду торчать перед нею после отъезда?  Я ей

окончательно надоем; я и последнее потеряю". Он начал представлять себе Анну

Сергеевну,  потом  другие  черты  понемногу проступили сквозь красивый облик

молодой вдовы.

     "Жаль и  Кати!"  -  шепнул Аркадий в  подушку,  на  которую уже капнула

слеза... Он вдруг вскинул волосами и громко промолвил:

     - На какого черта этот глупец Ситников пожаловал?

     Базаров сперва пошевелился на постели, а потом произнес следующее:

     - Ты,  брат,  глуп еще, я вижу. Ситниковы нам необходимы. Мне, пойми ты

это, мне нужны подобные олухи. Не богам же, в самом деле, горшки обжигать!..

     "Эге,  ге!..  - подумал про себя Аркадий, и тут только открылась ему на

миг вся бездонная пропасть базаровского самолюбия. - Мы, стало быть, с тобой

боги? то есть - ты бог, а олух уж не я ли?"

     - Да, - повторил угрюмо Базаров, - ты еще глуп.

     Одинцова не изъявила особенного удивления, когда на другой день Аркадий

сказал ей,  что уезжает с Базаровым; она казалась рассеянною и усталою. Катя

молча и  серьезно посмотрела на  него,  княжна даже перекрестилась под своею

шалью,  так  что  он  не  мог  этого не  заметить;  зато Ситников совершенно

переполошился.  Он только что сошел к  завтраку в новом щегольском,  на этот

раз не  славянофильском,  наряде;  накануне он удивил приставленного к  нему

человека множеством навезенного им белья, и вдруг его товарищи его покидают!

Он немножко посеменил ногами, пометался, как гонный заяц на опушке леса, - и

внезапно,  почти с испугом, почти с криком объявил, что и он намерен уехать.

Одинцова не стала его удерживать.

     - У меня очень покойная коляска, - прибавил несчастный молодой человек,

обращаясь к Аркадию,  -  я могу вас подвезти, а Евгений Васильич может взять

ваш тарантас, так оно даже удобнее будет.

     - Да помилуйте, вам совсем не по дороге, и до меня далеко.

     - Это ничего, ничего; времени у меня много, притом у меня в той стороне

дела есть.

     - По откупам? - спросил Аркадий уже слишком презрительно.

     Но Ситников находился в таком отчаянии,  что,  против обыкновения, даже

не засмеялся.

     - Я вас уверяю,  коляска чрезвычайно покойная,  -  пробормотал он,  - и

всем место будет.

     - Не огорчайте мсье Ситникова отказом, - промолвила Анна Сергеевна...

     Аркадий взглянул на нее и значительно наклонил голову.

     Гости уехали после завтрака.  Прощаясь с Базаровым,  Одинцова протянула

ему руку и сказала:

     - Мы еще увидимся, не правда ли?

     - Как прикажете, - ответил Базаров.

     - В таком случае мы увидимся.

     Аркадий первый вышел на крыльцо;  он взобрался в  ситниковскую коляску.

Его почтительно подсаживал дворецкий,  а он бы с удовольствием его побил или

расплакался.  Базаров  поместился  в  тарантасе.  Добравшись  до  Хохловских

выселков, Аркадий подождал, пока Федот, содержатель постоялого двора, запряг

лошадей, и, подойдя к тарантасу, с прежнею улыбкой сказал Базарову:

     - Евгений, возьми меня с собой; я хочу к тебе поехать.

     - Садись, - произнес сквозь зубы Базаров.

     Ситников,  который расхаживал,  бойко посвистывая,  вокруг колес своего

экипажа, только рот разинул, услышав эти слова, а Аркадий хладнокровно вынул

свои вещи из его коляски, сел возле Базарова - и, учтиво поклонившись своему

бывшему спутнику,  крикнул:  "Трогай!".  Тарантас покатил и  скоро  исчез из

вида...  Ситников, окончательно сконфуженный, посмотрел на своего кучера, но

тот играл кнутиком над хвостом пристяжной.  Тогда Ситников вскочил в коляску

и,  загремев  на  двух  проходивших мужиков:  "Наденьте  шапки,  дураки!"  -

потащился в  город,  куда прибыл очень поздно и  где  на  следующий день,  у

Кукшиной, сильно досталось двум "противным гордецам и невежам".

     Садясь в  тарантас к Базарову,  Аркадий крепко стиснул ему руку и долго

ничего не говорил.  Казалось,  Базаров понял и  оценил и это пожатие,  и это

молчание. Предшествовавшую ночь он всю не спал и не курил, и почти ничего не

ел  уже  несколько дней.  Сумрачно и  резко выдавался его  похудалый профиль

из-под нахлобученной фуражки.

     - Что,  брат, - проговорил он наконец, - дай-ка сигарку... Да посмотри,

чай, желтый у меня язык?

     - Желтый, - отвечал Аркадий.

     - Ну да... вот и сигарка не вкусна. Расклеилась машина.

     - Ты действительно изменился в это последнее время, - заметил Аркадий.

     - Ничего!  поправимся.  Одно скучно -  мать у  меня такая сердобольная:

коли брюха не отрастил да не ешь десять раз на день,  она и  убивается.  Ну,

отец ничего,  тот сам был везде,  и в сите и в решете. Нет, нельзя курить, -

прибавил он и швырнул сигарку в пыль дороги.

     - До твоего имения двадцать пять верст? - спросил Аркадий.

     - Двадцать пять. Да вот спроси у этого мудреца.

     Он указал на сидевшего на козлах мужика, Федотова работника.

     Но мудрец отвечал,  что "хтошь е знает -  версты тутотка не меряные", и

продолжал вполголоса бранить коренную за то, что она "головизной лягает", то

есть дергает головой.

     - Да,  да, - заговорил Базаров, - урок вам, юный друг мой, поучительный

некий пример.  Черт знает,  что за  вздор!  Каждый человек на ниточке висит,

бездна ежеминутно под ним разверзнуться может, а он еще сам придумывает себе

всякие неприятности, портит свою жизнь.

     - Ты на что намекаешь? - спросил Аркадий.

     - Я  ни на что не намекаю,  я  прямо говорю,  что мы оба с  тобою очень

глупо себя вели.  Что тут толковать!  Но я уже в клинике заметил: кто злится

на свою боль - тот непременно ее победит.

     - Я тебя не совсем понимаю,  - промолвил Аркадий, - кажется, тебе не на

что было пожаловаться.

     - А  коли ты  не  совсем меня понимаешь,  так я  тебе доложу следующее:

по-моему -  лучше камни бить на  мостовой,  чем  позволить женщине завладеть

хотя бы кончиком пальца.  Это все...  - Базаров чуть было не произнес своего

любимого слова "романтизм", да удержался и сказал: - вздор. Ты мне теперь не

поверишь,  но я тебе говорю: мы вот с тобой попали в женское общество, и нам

было приятно;  но бросить подобное общество -  все равно,  что в жаркий день

холодною  водой  окатиться.  Мужчине  некогда  заниматься такими  пустяками;

мужчина должен быть  свиреп,  гласит отличная испанская поговорка.  Ведь вот

ты,  -  прибавил он,  обращаясь к сидевшему на козлах мужику,  - ты, умница,

есть у тебя жена?

     Мужик показал обоим приятелям свое плоское и подслеповатое лицо.

     - Жена-то? Есть. Как не быть жене?

     - Ты ее бьешь?

     - Жену-то? Всяко случается. Без причины не бьем.

     - И прекрасно. Ну, а она тебя бьет?

     Мужик задергал вожжами.

     - Эко слово ты  сказал,  барин.  Тебе бы все шутить...  -  Он,  видимо,

обиделся.

     - Слышишь,  Аркадий Николаевич!  А  нас с  вами прибили...  вот оно что

значит быть образованными людьми.

     Аркадий принужденно засмеялся, а Базаров отвернулся и во всю дорогу уже

не разевал рта.

     Двадцать пять верст показались Аркадию за  целых пятьдесят.  Но  вот на

скате  пологого  холма  открылась  наконец  небольшая  деревушка,  где  жили

родители  Базарова.  Рядом  с  нею,  в  молодой  березовой рощице,  виднелся

дворянский домик под  соломенною крышей.  У  первой избы стояли два мужика в

шапках и бранились.  "Большая ты свинья,  -  говорил один другому,  - а хуже

малого поросенка". - "А твоя жена - колдунья", - возражал другой.

     - По непринужденности обращения,  -  заметил Аркадию Базаров,  -  и  по

игривости оборотов речи ты можешь судить, что мужики у моего отца не слишком

притеснены.  Да  вот и  он  сам выходит на  крыльцо своего жилища.  Услыхал,

знать,  колокольчик.  Он,  он -  узнаю его фигуру.  Эге, ге! как он, однако,

поседел, бедняга!