Александр Солженицын: АРХИПЕЛАГ ГУЛАГ. Тюремная промышленность. Закон созрел

<<<<Вся библиотека         Поиск >>>

 

Вся электронная библиотека >>>

Русская история >>>

 Александр Солженицын >>>

 

История 20 века

Александр Исаевич Солженицын
Александр Исаевич Солженицын


 

Разделы:   Русская история   ГУЛАГ

Рефераты по русской истории

  

Архипелаг ГУЛАГ

  Часть первая. Тюремная промышленность

 

   Глава 10. Закон созрел

 

   Но где же эти толпы,  в  безумии  лезущие  на  нашу  пограничную  колючую

проволоку с Запада, а мы  бы  их  расстреливали  по  71  УК  за  самовольное

возвращение в РСФСР? Вопреки научному предвидению не было этих толп, и втуне

осталась статья, продиктованная Курскому. Единственный на всю  Россию  такой

чудак нашелся Савинков, но и к нему не извернулись применить ту статью. Зато

противоположная  кара - высылка  за  границу   вместо   расстрела,   была

испробована густо и незамедлительно.

   Еще в тех же днях, вгорячах, когда сочинялся кодекс,  Владимир  Ильич  не

оставляя блеснувшего замысла, написал 19 мая:

   "Тов.  Дзержинский!  К  вопросу  о  высылке  за   границу   писателей   и

профессоров, помогающих контрреволюции. Надо это подготовить тщательнее. Без

подготовки мы наглупим... Надо  поставить  дело  так,  чтобы  этих  "военных

шпионов" изловить и излавливать постоянно и  систематически  и  высылать  за

границу. Прошу показать это секретно, не размножая, членам Политбюро". *(1)

   Естественная  в   этом   случае   секретность   вызвалась   важностью   и

поучительностью меры. Прорезающе-ясная расстановка классовых сил в Советской

России только и  нарушалась  этим  студенистым  бесконтурным  пятном  старой

[буржуазной]  интеллигенции,  которая  в   идеологической   области   играла

подлинную роль [военных шпионов] - и ничего нельзя  было  придумать  лучше,

как этот застойник мысли поскорей соскоблить и вышвырнуть за границу.

   Сам т. Ленин уже слег в  своем  недуге,  но  члены  Политбюро,  очевидно,

одобрили, и т. Дзержинский провел излавливание и в  конце  1922  года  около

трехсот виднейших русских гуманитариев были посажены на...  баржу?  нет,  на

пароход и  отправлены  на  европейскую  свалку.  (Из  имен  утвердившихся  и

прославившихся там были философы Н. О. Лоссовский, С.  Н.  Булгаков,  Н.  А.

Бердяев, Ф. А. Степун, Б. П. Вышеславцев, Л. П. Карсавин, С. Л. Франк, И. А.

Ильин; затем историки С. П. Мельгунов, В. Л. Мякотин, А. А.  Кизеветтер,  И.

И. Лапшин и др.; литераторы и публицисты Ю. И. Айхенвальд, А. С. Изгоев,  М.

А. Осоргин, А. В. Пешехонов. Малыми группами досылали еще и вначале 1923 г.,

например, секретаря Льва Толстого В. Ф. Булгакова. По худым знакомствам туда

попадали и математики - Д. Ф. Селиванов).

   Однако, [постоянно и систематически] - не вышло. От рева  ли  эмиграции,

что это ей "подарок", прояснилось, что и эта мера - не  лучшая,  что  зря

упускался хороший расстрельный материал, а  на  той  свалке  мог  произрасти

ядовитыми цветами. И - покинули эту меру. И  всю  дальнейшую  очистку  вели

либо [к Духонину], либо на Архипелаг.

   Утвержденный в 1926 г.  (и  вплоть  до  хрущевского  времени)  улучшенный

уголовный кодекс скрутил все прежние  верви  политических  статей  в  единый

прочный бредень 58-й - и заведен был на эту ловлю. Ловля быстро расширилась

на  интеллигенцию  инженерно-техническую - тем  более  опасную,  что  она

занимала  сильное  положение  в  народном  хозяйстве,  и  трудно   было   её

контролировать при  помощи  одного  только  Передового  Учения.  Прояснилось

теперь, что ошибкою был судебный процесс в защиту Ольденборгера  (а  хороший

там  [центрик]  сколачивался!)  и - поспешным  отпускательное   заявление

Крыленки: "о саботаже инженеров уже не было речи в 1920-21 годах".  *(2)  Не

саботаж, так хуже - [вредительство]  (это  слово  открыто  было,  кажется,

шахтинским рядовым следователем).

   Едва было по'нято, что' искать: вредительство, - и тут же,  несмотря  на

небывалость этого понятия  в  истории  человечества,  его  без  труда  стали

обнаруживать  во  всех  отраслях  промышленности   и   на   всех   отдельных

производствах. Однако, в этих дробных находках не было цельности замысла, не

было совершенства исполнения, а натура Сталина да и вся ищущая  часть  нашей

юстиции очевидно стремились к ним. Да наконец же  созрел  наш  Закон  и  мог

явить миру нечто  действительно  совершенное! - единый,  крупный,  хорошо

согласованный процесс, на этот раз над инженерами. Так состоялось

 

   л) [Шахтинское дело] (18 мая-15 июля 1928 г). Спецприсутствие  Верховного

Суда СССР, председатель А. Я.  Вышинский  (еще  ректор  1-го  МГУ),  главный

обвинитель  Н.  В.  Крыленко  (знаменательная  встреча!  как   бы   передача

юридической эстафеты), *(3) 53 подсудимых, 56 свидетелей. Грандиозно!!!

   Увы, в грандиозности была и слабость  этого  процесса:  если  на  каждого

подсудимого тянуть только по три нитки, то уже 159, а у Крыленки лишь десять

пальцев, и у Вышинского десять. Конечно,  "подсудимые  стремились  расскрыть

обществу свои тяжелые преступления", но - не все, только - шестнадцать.  А

тринадцать извивались. А двадцать четыре вообще себя виновными не  признали.

*(4) Это вносило недопустимый разнобой, массы вообще не могли этого  понять.

Наряду с достоинствами (впрочем, достигнутыми уже в предыдущих процессах) -

беспомощностью подсудимых  и  защитников,  их  неспособностью  сместить  или

отклонить глыбу приговора - недостатки нового  процесса  били  в  глаза,  и

кому-кому, а опытному Крыленке были непростительны.

   На пороге бесклассового общества мы в силах были, наконец, осуществить  и

[бесконфликтный судебный процесс]  (отражающий  внутреннюю  бесконфликтность

нашего строя), где к единой цели стремились бы дружно и суд  и  прокурор,  и

защита, и подсудимые.

   Да и масштабы Шахтинского Дела - одна угольная промышленность  и  только

Донбасс, были несоразмерны эпохе.

   Очевидно тут же, в день окончания Шахтинского Дела, Крыленко стал  копать

новую вместительную  яму  (в  неё  свалились  даже  два  его  сотоварища  по

Шахтинскому Делу - общественные  обвинители  Осадчий  и  Шейн).  Нечего  и

говорить, с какой охотой и  умением  ему  помогал  весь  аппарат  ОГПУ,  уже

переходящий в твердые руки Ягоды. Надо было создать  и  раскрыть  инженерную

организацию, объемлющую всю страну. Для этого нужно было  несколько  сильных

вредительских фигур во главе.  Такую  безусловно  сильную,  нетерпимо-гордую

фигуру кто ж в инженерии не знал? - Петра Акимовича  Пальчинского.  Крупный

горный инженер еще в начале века, он  в  мировую  войну  уже  был  товарищем

председателя  Военно-Промышленного  Комитета,  то  есть  руководил  военными

усилиями всей русской промышленности, сумевшей на  ходу  восполнить  провалы

царской подготовки. После февраля он  стал  товарищем  министра  торговли  и

промышленности. За революционную деятельность  он  преследовался  при  царе;

трижды сажался в тюрьму после Октября (1917,  1918,  1922),  с  1920  г. -

профессор Горного института и консультант Госплана. (Подробно о  нём - ч.

III, гл. 10).

   Этого  Пальчинского  и  наметили  как  главного  подсудимого  для  нового

грандиозного процесса. Однако, легкомысленный Крыленко, вступая в новую  для

себя страну инженерии, не только не знал  сопромата,  но  даже  о  возможном

сопротивлении душ совсем еще не имел понятия, несмотря на  десятилетнюю  уже

громкую  прокурорскую  деятельность.  Выбор  Крыленко  оказался   ошибочным.

Пальчинский выдержал все средства, какие знало ОГПУ - и не сдался, и  умер,

не подписав никакой чуши. С ним вместе прошли испытание  и  тоже  видимо  не

сдались - Н. К. фон-Мекк и А. Ф. Величко.  В  пытках  ли  они  погибли  или

расстреляны - этого  мы  пока  не  знаем,  но  они  доказали,  что  МОЖНО

сопротивляться и МОЖНО устоять - и так  оставили  пламенный  отблик  упрека

всем последующим знаменитым подсудимым.

   Скрывая  свое  поражение,  Ягода  опубликовал  24  мая  1929  г.  краткое

коммюнике ОГПУ о расстреле их троих за крупное вредительство и осуждение еще

многих других непоименованных.

   А сколько времен зря потрачено! - почти целый год! А  сколько  допросных

ночей! а сколько следовательских фантазий! - и  все  впустую.  Приходилось

Крыленко начинать все с начала, искать фигуру и блестящую, и  сильную - и

вместе с тем совсем слабую, совсем податливую. Но настолько плохо он понимал

эту проклятую инженерную породу, что еще год ушел у него на неудачные пробы.

С  лета  1929  г.  возился  он  с  Хренниковым,  но  и  Хренников  умер,  не

согласившись на низкую роль. Согнули старого Федотова,  но  он  был  слишком

стар, да и текстильщик, не выигрышная отрасль.  И  еще  пропал  год!  Страна

ждала всеобъемлющего вредительского процесса, ждал товарищ Сталин, - а  у

Крыленки никак не вытанцовывалось. *(6) И  только  летом  1930  года  кто-то

нашел,  предложил,   директор   Теплотехнического   института   Рамзин!  -

арестовали, и в три месяца был подготовлен и сыгран великолепный  спектакль,

подлинное совершенство нашей юстиции  и  недостижимый  образец  для  юстиции

мировой -м) [процесс "Промпартии"] (25 ноября - 7 декабря), Спецприсутствие

Верхсуда, тот же Вышинский, тот же Антонов-Саратовский, тот же  любимец  наш

Крыленко.

   Теперь  уже  не  возникает  "технических  причин",  мешающих   предложить

читателю полную стенограмму процесса - вот  она,  *(7)  или  не  допустить

иностранных корреспондентов.

   Величие замысла: на скамье подсудимых вся промышленность страны,  все  её

отрасли  и  плановые  органы.  (Только  глаз  устроителя  видит  щели,  куда

провалилась горная промышленность и железнодорожный транспорт). Вместе с тем

- скупость в использовании материала: обвиняемых только 8  человек  (учтены

ошибки Шахтинского).

   Вы воскликнете: и восемь человек могут представить всю промышленность? Да

нам даже много!  Трое  из  восьми - только  по  текстилю,  как  важнейшей

оборонной отрасли. Но тогда наверно толпы свидетелей? Семь человек, таких же

вредителей,  тоже  арестованных.  Но  кипы  уличающих  документов?  чертежи?

проекты? директивы? сводки?  соображения?  донесения?  частные  записки?  Ни

одного! То есть - НИ ОДНОЙ БУМАЖОНКИ! Да как же это ГПУ  ушами  прохлопало?

- стольких арестовало и ни одной бумажки не цапнуло? "Много было", но  "всё

уничтожено". Потому что: "где держать  архив?"  Выносятся  на  процесс  лишь

несколько открытых газетных статеек - эмигрантских и наших. Но как же вести

обвинение?!.. Да ведь - Николай Васильевич  Крыленко.  Да  ведь  не  первый

день. "Лучшей уликой при  всех  обстоятельствах  является  всё  же  сознание

подсудимых". *(8)

   Но признание  какое - не  вынужденное,  а  душевное,  когда  раскаяние

вырывает из груди целые монологи, и хочется  говорить,  говорить,  обличать,

бичевать! Старику Федотову (66 лет) предлагают  сесть,  хватит - нет,  он

навязывается давать еще объяснения  и  трактовки!  Пять  судебных  заседаний

кряду даже не приходится задавать  вопросов:  подсудимые  говорят,  говорят,

объясняют,  и  еще  потом  просят  слова,  чтобы  дополнить  упущенное.  Они

дедуктивно излагают всё необходимое  для  обвинения  безо  всяких  вопросов.

Рамзин после пространных объяснений еще даёт для ясности краткие резюме, как

для сероватых студентов. Больше всего  подсудимые  боятся,  чтоб  что-нибудь

осталось неразъясненным, кто-нибудь - не разоблачен, чья-нибудь фамилия  не

названа, чье-нибудь вредительское намерение - на растолковано. И как честят

сами себя! - "я - классовый враг",  "я  -   подкуплен",  "наша  буржуазная

идеология". Прокурор: "Это была ваша ошибка?" Чарновский: "И  преступление!"

Крыленке просто делать нечего, он пять заседаний пьет чай с печеньем или что

там ему приносят.

   Но как подсудимые выдерживают такой  эмоциональный  взрыв?  Магнитофонной

записи нет, а защитник Оцеп описывает:  "Деловито  текли  слова  обвиняемых,

холодно и профессионально-спокойно". Вот те раз! - такая страсть к исповеди

- и деловито? холодно? да больше  того,  видимо  свой  раскаянный  и  очень

гладкий текст они так  вяло  вымямливают,  что  часто  просит  их  Вышинский

говорить громче, ясней, ничего не слышно.

   Стройность процесса нисколько не нарушает и защита: она согласна со всеми

возникающими предложениями прокурора; обвинительную речь прокурора  называет

[исторической], свои же доводы - узкими и произносимыми против сердца,  ибо

"советский защитник - прежде всего советский гражданин" и "вместе со  всеми

трудящимися переживает чувство возмущения" преступлениями подзащитных.  *(9)

В судебном следствии защита задаёт  робкие  скромные  вопросы  и  тотчас  же

отшатывается от них, если прерывает Вышинский. Адвокаты и  защищают-то  лишь

двух безобидных текстильщиков, и не спорят о составе преступления, ни - о

квалификации действий, а только: нельзя ли подзащитному избежать  расстрела?

Полезнее ли, товарищи судьи, "его труп или его труд".

   И каковы же зловонные преступления этих буржуазных  инженеров?  Вот  они.

Планировались  уменьшенные  темпы  развития   (например,   годовой   прирост

продукции [[всего лишь]] - 20-22%, когда трудящиеся готовы дать 40 и  50%).

Замедлялись темпы  добычи  местных  топлив.  Недостаточно  быстро  развивали

Кузбасс. Использовали теоретико-экономические  споры  (снабжать  ли  Донбасс

электричеством ДнепроГЭСа? строить ли сверхмагистраль  Москва-Донбасс?)  для

задержки решения важных проблем.  (Пока  инженеры  спорят,  а  дело  стоит!)

Задерживали рассмотрение инженерных проектов (не  утверждали  мгновенно).  В

лекциях [[по сопромату]] проводили  [[антисоветскую  линию]].  Устанавливали

устарелое оборудование. Омертвляли капиталы (вгоняли их  в  дорогостоящие  и

долгие постройки). Производили  ненужные  (!)  ремонты.  Дурно  использовали

металл (неполнота ассортимента железа). Создавали диспропорции между цехами,

между сырьем и возможностью его  обработать  (и  особенно  это  выявилось  в

текстильной отрасли, где построили на одну-две фабрики больше,  чем  собрали

урожай хлопка). Затем делались прыжки от  минималистских  к  максималистским

планам. И началось явное вредительское [[ускоренное]] развитие  всё  той  же

злополучной текстильной промышленности. И самое главное:  планировались  (но

ни разу нигде не  были  совершены)  диверсии  в  энергетике.  Таким  образом

вредительство было не в виде поломок или порч, но - плановое и оперативное,

и оно должно было  привести  ко  всеобщему  кризису  и  даже  экономическому

параличу в 1930 году! А не привело - только из-за  встречных  промфинпланов

масс (удвоение цифр!)

   - Те-те-те... - что-то заводит скептический читатель.

   Как? Вам этого мало? Но если на суде мы каждый пункт повторим  и  разжуём

по пять-по восемь раз - то, может, получиться уже не мало?

   - Те-те-те, - тянет свое читатель 60-х годов. - А не могло ли это  всё

происходить именно из-за встречных промфинпланов? Будет  тебе  диспропорция,

если любое профсобрание, не спрося Госплана, может как  угодно  перекарежить

все пропорции.

   О, горек прокурорский хлеб! Ведь каждое слово решили публиковать! Значит,

инженеры  тоже  будут  читать.  Назвался  груздем - полезай  в  кузов!  И

бесстрашно  бросается  Крыленко  рассуждать  и  допрашивать  об   инженерных

подробностях! И  развороты  и  вставные  листы  огромных  газет  наполняются

петитом технических тонкостей. Расчет, что одуреет любой читатель, не хватит

ему ни вечеров, ни выходного, так не будет всего читать,  а  только  заметит

рефрены через каждые несколько абзацев: вредители! вредили! вредили!

   А если всё-таки начнёт? Да каждую строку?

   Он увидит тогда, через нудь самооговоров, составленных  совсем  неумно  и

неловко, что не за дело, не за свою работу  взялась  лубянская  удавка.  Что

выпархивает из грубой петли сильнокрылая мысль ХХ  века.  Арестанты - вот

они, взяты, покорны, подавлены, а  мысль - выпархивает!  Даже  напуганные

усталые языки подсудимых успевают нам всё назвать и сказать.

   Вот в какой обстановке они  работали.  Калиников:  "У  нас  ведь  создано

техническое недоверие". Ларичев: "Хотели бы мы этого или не хотели, а мы эти

42 млн. тонн нефти должны добыть (т. е. сверху так приказано) потому что всё

равно 42 млн. тонн нефти нельзя добыть ни при каких условиях". *(10)

   Между такими двумя невозможностями и зажата была вся  работа  несчастного

поколения наших инженеров. - Теплотехнический  институт  гордится  главным

своим исследованием - резко  повышен  коэффициент  использования  топлива;

исходя их этого в перспективный план ставятся меньшие потребности  в  добыче

топлива - ЗНАЧИТ, ВРЕДИЛИ, преуменьшая топливный баланс! - В  транспортный

план поставили переоборудование всех  вагонов  на  автосцепку - [[значит,

вредили]], омертвляли капитал! (Ведь автосцепка внедрится и  оправдает  себя

лишь в длительный срок, а нам  дай  завтра!) - Чтобы  лучше  использовать

однопутные железные дороги, решили укрупнять паровозы и вагоны. Так  это -

модернизация? НЕТ, [[вредительство]]! - ибо придется  тратить  средства  на

укрепление верхней части мостов  и  пути! - Из  глубокого  экономического

рассуждения, что в Америке дешев капитал и дороги рабочие руки, у нас же -

наоборот, и потому нельзя нам перенимать по-мартышечьи, вывел Федотов: ни  к

чему  нам  сейчас  покупать  дорогие  американские  конвейерные  машины,  на

ближайшие 10 лет нам выгоднее подешевле купить менее совершенные  английские

и поставить к ним больше рабочих, а через 10 лет всё равно неизбежно менять,

какие б ни были, тогда купим подороже. Так [[вредительство]]! - под  видом

экономии он не хочет, чтоб в советской промышленности были передовые машины!

- Стали строить новые фабрики из железобетона вместо более дешевого  бетона

с объяснением, что за 100 лет они очень себя оправдают - так ВРЕДИТЕЛЬСТВО!

омертвление капиталов! поглощение дефицитной арматуры! (На зубы  что  ли  её

сохранять?)

   Со скамьи подсудимых охотно уступает Федотов: - Конечно,  если  каждая

копейка на счету сегодня, тогда считайте вредительством. Англичане  говорят:

я не так богат, чтобы покупать дешевые вещи...

   Он пытается мягко разъяснить твердолобому прокурору:

   - Всякого рода теоретические подходы дают нормы, которые в конце  концов

являются (сочтены будут!) вредительскими... *(11)

   Ну, как еще ясней может сказать запуганный подсудимый?.. То, что для  нас

- теория, то для вас - вредительство!  Ведь  вам  надо  хватать  сегодня,

нисколько не думая о завтрашнем...

   Старый Федотов пытается разъяснить, где гибнут  сотни  тысяч  и  миллионы

рублей из-за дикой спешки пятилетки: хлопок не сортируется на  местах,  чтоб

каждой фабрике слался тот сорт, который соответствует её назначению, а  шлют

безалаберно, вперемешку. Но  не  слушает  прокурор!  С  упорством  каменного

тупицы он  десять  раз  за  процесс  возвращается  и  возвращается  к  более

наглядному,  из   кубиков   сложенному   вопросу:   почему   стали   строить

"фабрики-дворцы" - с  высокими  этажами,  широкими  коридорами  и  слишком

хорошей вентииляцией? Разве это не  явное  [[вредительство]]?  Ведь  это -

омертвление капитала, безвозвратное!! Разъясняют ему  буржуазные  вредители,

что Наркомтруд хотел в стране пролетариата строить для рабочих просторно и с

хорошим воздухом (значит,  в  Наркомтруде  [[вредители]]  тоже,  запишите!),

врачи хотели высоту этажа 9 метров, Федотов снизил до 6 метров - так почему

не до пяти?? вот [[вредительство]]! (А снизил бы до четырех с  половиной -

уже наглое вредительство:  хотел  бы  создать  свободным  советским  рабочим

кошмарные условия капиталистической фабрики.) Толкуют Крыленке, что по общей

стоимости всей фабрики с оборудованием тут речь идет о трех процентах  суммы

- нет, опять, опять, опять об этой высоте этажа! И: как смели ставить такие

мощные вентиляторы? Их рассчитывали на самые жаркие дни лета... Зачем же  на

самые жаркие дни? в самые жаркие дни пусть рабочие немного и попарятся!

   А между тем: "Диспропорции были прирожденные... Головотяпская организация

выполнила  это  до  "Инженерного   центра"   (Чарновский)   *(12)   "Никакие

вредительские действия и не нужны... Достаточны [[надлежащие]]  действия,  и

тогда все придет само собой". *(13) (Он же) Он не  может  выразиться  ясней!

ведь это после многих месяцев Лубянки и  со  скамьи  подсудимых.  Достаточны

[[надлежащие]] (то есть, указанные НАДстоящими головотяпами) действия - и

немыслимый план сам же себя подточит. - Вот их вредительство:  "Мы  [[имели

возможность]] выпустить, скажем 1000 тонн,  а  [[должны  были]]  (т.  е.  по

дурацкому плану) - 3000, и мы не приняли мер к этому выпуску".

   Для официальной, просмотренной и  прочищенной,  стенограммы  тех  лет -

согласитесь, это немало.

   Много раз доводит Крыленко своих артистов  до  усталых  интонаций - от

чуши, которую заставляют молоть и молоть, когда  стыдно  за  драматурга,  но

приходится играть ради куска жизни.

   Крыленко: - Вы согласны?

   Федотов: - Я согласен... хотя в общем не думаю... *(14)

   Крыленко: - Вы подтверждаете?

   Федотов: - Собственно  говоря...  в  некоторых  частях...  как  будто  в

общем... да. *(15)

   У инженеров (еще тех, на воле, еще не посаженных,  кому  предстоит  бодро

работать после судебного поношения всего сословия) - у  них  выхода  нет.

Плохо - всё. Плохо  [да]  и  плохо  [нет].  Плохо  вперед  и  плохо  назад.

Торопились - вредительская спешка,  не  торопились - вредительский  срыв

темпов.  Развивали  отрасль  осторожно - умышленная  задержка,   саботаж;

подчинились  прыжкам  прихоти  -   вредительская   диспропорция.   Ремонт,

улучшение, капитальная подготовка - омертвление капиталов; работа до износа

оборудования - диверсия! (Причем всё это следователи будут узнавать  у  них

самих так: бессонница - карцер - а  теперь  сами  приведите  убедительные

примеры, где вы могли вредить.)

   - Дайте яркий  пример!  Дайте  яркий  пример  вашего  вредительства! -

понукает нетерпеливый Крыленко. (Дадут, дадут вам яркие  примеры!  Будет  же

кто-нибудь скоро писать и [[историю техники]] этих  лет!  Он  даст  вам  все

примеры и непримеры. Оценит он вам все судороги вашей припадочной  пятилетки

в четыре года. Узнаем мы тогда, сколько народного богатства  и  сил  погибло

впустую. Узнаем, как все лучшие проекты были загублены, а исполнены худшие и

худшим способом. Ну, да если хун-вей-бины руководят алмазными инженерами -

что из того может доброго выйти? дилетаны-энтузиасты - они-то  наворочали

еще больше тупых начальников.)

   Да, подробнее - невыгодно.  Чем  подробнее,  тем  как-то  меньше  тянут

злодеяния на расстрел.

   Но погодите, еще же не всё! Еще самые главные  преступления - впереди!

Вот они, вот они, доступны и  понятны  даже  неграмотному!!  Промпартия:  1)

готовила интервенцию; 2) получала деньги от империалистов; 3) вела  шпионаж;

4) распределяла портфели в будущем правительстве.

   И всё! И все рты закрылись. И все возражатели потупились. И только слышен

топот демонстраций и рев за окном: "СМЕРТИ! СМЕРТИ! СМЕРТИ!"

   А - подробнее  нельзя? - А  зачем  вам  подробней?..  Ну,   хорошо,

пожалуйста,  только  будет  еще   страшней.   Всем   руководил   французский

генеральный штаб. Ведь у Франции нет  ни  своих  забот,  ни  трудностей,  ни

борьбы партий, достаточно свистнуть - и  дивизии  шагают  на  интервенцию!

Сперва наметили её на  1928  г.  Но  не  договорились,  не  увязали.  Ладно,

перенесли на 1930-й. Опять не договорились. Ладно, на 1931-й. Собственно вот

что:  Франция  сама  воевать  не  будет,  а  только  берет  себе  (за  общую

организацию) часть Правобережной Украины. Англия - тем  более  воевать  не

будет, но для страху обещает выслать флот в Черное море и в  Балтийское  (за

это ей - кавказскую  нефть).  Главные  же  воители  вот  кто:  100  тысяч

эмигрантов  (они  давно  разбежались,  разъехались,  но  по  свистку   сразу

соберутся). Потом - Польша (ей - половину Украины). Румыния  (известны  её

блистательные успехи  в  первой  мировой  войне,  это  страшный  противник).

Латвия! И Эстония (Эти две малых страны охотно покинут заботы своих  молодых

государственных устройств и всей массой повалят на завоевание).  А  страшнее

того - направление главного удара. Как, уже известно? Да! Оно  начнется  из

Бессарабии и дальше, [[опираясь]] на правый берег  Днепра  -   [[прямо]]  на

Москву! *(16) И в этот роковой момент  на  всех  железных  дорогах...  будут

взрывы?? - нет, [будут созданы пробки]!  И  на  электростанциях  Промпартия

тоже выкрутит  пробки,  и  весь  Союз  погрузится  во  тьму,  и  все  машины

остановятся, в том числе  и  текстильные!  Разразятся  диверсии.  (Внимание,

подсудимые. До закрытого заседания методов диверсии не называть! заводов  не

называть! географических  пунктов  не  называть!  фамилий  не  называть,  ни

иностранных, ни даже наших!) Присоедините сюда смертельный удар по текстилю,

который к этому времени будет нанесен! Добавьте, что 2-3 текстильных фабрики

вредительски  строятся  в  Белоруссии,  они  послужат  [опорной  базой   для

интервентов]! *(17) Уж имея текстильные фабрики, интервенты неумолимо рванут

на Москву! Но  самый  коварный  заговор  вот:  хотели  (не  успели)  осушить

кубанские плавни, Полесские бол

 

олото около Ильмень-озера (точные места Вышинский запрещает называть, но один свидетель пробалтывает) - и тогда интервентам откроются кратчайшие пути, и они, не промоча ног и конских копыт, достигнут Москвы. (Татарам почему так было трудно? Наполеон почему Москвы не нашел? Да из-за полесских и ильменских болот. А осушат - и обнажили белокаменную!) Еще, еще добавьте, что под видом лесопильных заводов построены (мест не называть, тайна!) ангары, чтобы самолеты интервентов не стояли под дождем, а туда бы заруливали. А также построены (мест не называть!) [помещения для интервентов]! (Где квартировали бездомные оккупанты всех предыдущих войн?..) Все инструкции об этом подсудимые получали от загадочных иностранных господ К. и Р. (имен не называть ни в коем случае! да наконец и государств не называть!) *(18) А в последнее время было даже приступлено к "подготовке изменнических действий отдельных частей Красной армии" (родов войск не называть! частей не называть! фамилий не называть!) Этого, правда, ничего не сделали, но зато намеревались (тоже не сделали) в каком-то центральном армейском учреждении сколотить ячейку финансистов, бывших офицеров белой армии. (Ах, белой армии? Запишите, арестовать!) Ячейки антисоветски-настроенных студентов... (Студентов? - запишите, арестовать.)

   (Впрочем, гни-гни не проломи. Как бы трудящиеся не приуныли,  что  теперь

всё пропало, что советская власть всё прохлопала. Освещают  и  эту  сторону:

[много намечалось, а  сделано  мало!  Ни  одна  промышленность  существенных

потерь не понесла!])

   Но почему же  всё-таки  не  состоялась  интервенция?  По  разным  сложным

причинам. То Пуанкаре во Франции не выбрали, то наши эмигранты-промышленники

считали,  что  их  бывшие   предприятия   еще   недостаточно   восстановлены

большевиками - пусть большевики лучше  поработают!  Да  и  Польшей-Румынией

никак не могли договориться.

   Хорошо, не было интервенции, но была же Промпартия! Вы слышите топот?  Вы

слышите ропот трудящихся масс: "СМЕРТИ! СМЕРТИ! СМЕРТИ!" Шагают "те, которым

в случае войны придется  своей  жизнью,  лишениями  и  страданиями  искупить

работу этих лиц". *(19)

   (А ведь как в воду смотрел: именно - жизнями,  лишениями  и  страданиями

искупят в 1941 году эти доверчивые демонстранты - работу ЭТИХ ЛИЦ! Но  куда

ваш палец, прокурор? Но куда показывает ваш палец?)

   Так вот - почему  "Промышленная  [партия]"?  Почему - партия,  а  не

Инженерно-Технический Центр?? Мы привыкли - [Центр]!

   Был и Центр, да. Но решили преобразоваться в Партию.  Это  солиднее.  Так

будет легче бороться за портфели в будущем  правительстве.  Это  "мобилизует

инженерно-технические массы для борьбы за власть". А с кем бороться? А - с

другими партиями! Во-первых - с Трудовой Крестьянской партией, ведь  у  них

же - 200 тысяч человек! Во-вторых - с меньшевистской партией!  А  [Центр]?

Вот три партии вместе и должны были составить  Объединенный  Центр.  Но  ГПУ

разгромило. И хорошо, что нас разгромили! (Подсудимые все рады.)

   (Сталину лестно разгромить еще три [Партии]! Много ли славы  добавят  три

"центра"!)

   А уж раз партия - то ЦК,  да,  свой  ЦК!  Правда,  никаких  конференций,

никаких выборов ни разу не было. Кто хотел, тот и вошел, человек  пять.  Все

друг другу уступали. И  председательское  место  все  друг  другу  уступали.

Заседаний тоже не бывало - ни у ЦК  (никто  не  помнит,  но  Рамзин  хорошо

помнит, он назовет!), ни в отраслевых  группах.  Какое-то  безлюдье  даже...

Чарновский: "да формального образования Промпартии [не было]". А сколько  же

членов? Ларичев: "подсчет членов труден, точный состав неизвестен". А как же

вредили? как передавали директивы? да так, кто с кем встретится в учреждении

- передаст на словах. А дальше каждый вредит по сознательности. (Ну, Рамзин

две тысячи членов уверенно называет. Где две, там посадят и пять. Всего же в

СССР, по данным суда, - 30-40  тысяч  инженеров.  Значит,  каждый  седьмой

сядет, шестерых напугают.) - А контакты  с  Трудовой-Крестьянской?  Да  вот

встретятся в Госплане или ВСНХ  и  "планируют  систематические  акты  против

деревенских коммунистов"...

   Где это мы уже видели? Ба, вот где:  в  "Анде",  Радамеса  напутствуют  в

поход, гремит оркестр, стоит восемь воинов в шлемах и с пиками, а две тысячи

нарисованы на заднем холсте.

   Такова и Промпартия.

   Но ничего, идет, играется! (Сейчас даже поверить нельзя, как это грозно и

серьезно тогда выглядело.) И еще вдалбливается  от  повторений,  еще  каждый

эпизод по несколько раз проходит. И от этого  множатся  ужасные  видения.  А

еще, чтоб не пресно, подсудимые вдруг на две  копейки  "забудут",  "пытаются

уклониться", - тут  их  сразу  "стискивают  перекрестными  показаниями"  и

получается живо как во МХАТе.

   Но - пережал  Крыленко.  Задумал  он  еще  одной  стороной  выпластать

Промпартию - показать социальную базу. а уж тут стихия классовая, анализ не

подведет, и отступил Крыленко от системы Станиславского,  ролей  не  роздал,

пустил на импровизацию: пусть мол каждый расскажет о своей жизни, и  как  он

относился к революции и как дошел до вредительства.

   И это опрометчивая вставка, одна человеческая  картина,  вдруг  испортила

все пять актов.

   Первое, что мы изумленно узнаем - что эти киты буржуазной  интеллигенции

все восемь - из бедных семей. Сын крестьянина, сын многодетного конторщика,

сын ремесленника, сын сельского учителя,  сын  коробейника...  Все  восьмеро

учились на медные гроши, на свое образование зарабатывали  себе  сами,  и  с

каких лет? - с 12, с 13, с 14 лет! кто уроками, кто на паровозе. И вот  что

чудовищно: никто не загородил им пути образования! Они все нормально кончили

реальные училища,  затем  высшие  технические,  стали  крупными  знаменитыми

профессорами. (Как же так? А нам говорили, что при  царизме...  только  дети

помещиков и капиталистов ...? Календари же не могут врать?..)

   А вот [[сейчас]], в советское время, инженеры были очень  затруднены:  им

почти  невозможно  дать  своим  детям   высшего   образования   (ведь   дети

интеллигенции - это последний сорт, вспомним!) Не спорит суд. И Крыленко не

спорит. (Подсудимые сами спешат сговориться, что,  конечно,  на  фоне  общих

побед - это неважно.)

   Начинаем мы немного различать и подсудимых (до сих пор они  очень  сходно

говорили). Возрастная черта разделяющая их - он же  и  черта  порядочности.

Кому под шестьдесят и больше - объяснения тех вызывают сочувствие. Но бойки

и бесстыдны 43-летние Рамзин и Ларичев и 39-летний Очкин (этот тот,  который

на Главтоп донес в 1921  г.),  а  все  главные  показания  на  Промпартию  и

интервенцию идут от них. Рамзин был таков (при ранних  чрезмерных  успехах),

что вся инженерия ему руки не подавала - вынес! А на суде  намеки  Крыленки

он схватывает с четверти слова и подаёт четкие формулировки. Все обвинения и

строятся на  памяти  Рамзина.  Такое  у  него  самообладание  и  напор,  что

действительно мог бы (по заданию ГПУ, разумеется) вести в Париже полномочные

переговоры об интервенции. - Успешлив был и  Очкин:  в  29  лет  уже  "имел

безграничное доверие СТО и Совнаркома".

   Не скажешь этого о 62-летнем профессоре  Чарновском:  анонимные  студенты

травили его в стенной газете; после 23 лет  чтения  лекций  его  вызвали  на

общее студенческое собрание "отчитаться о своей работе" (не пошел).

   А проф. Калинников в 1921 г. возглавил открытую борьбу  против  советской

власти! - именно: профессорскую забастовку! Дело в том, что МВТУ еще в годы

столыпинской  реакции  отвоевало  себе  академическую  автономию  (замещение

должностей, выбор ректора и др.). В  1921  г.  профессора  МВТУ  переизбрали

Калинникова ректором на новый срок, а наркомат не пожелал, назначил  своего.

Однако профессора забастовали, их поддержали  студенты  (еще  ведь  не  было

настоящих пролетарских студентов) - и целый  год  был  Калинников  ректором

вопреки  воле  советской  власти.  (Только  в  1922-м  скрутили  голову   их

автономии, да наверно не без арестов.)

   Федотову - 66 лет, а его инженерный фабричный стаж на 11 лет старше всей

РСДРП. Он переработал на всех прядильных и текстильных фабриках России  (как

ненавистны такие люди, как хочется от них скорее избавиться!). В 1905 г.  он

ушел с директорского места у Морозова, бросил высокую зарплату - предпочел

пойти на "красных похоронах" за гробом рабочих, убитых казаками.  Сейчас  он

болен, плохо видит, вечерами из дому выйти не мог, даже в театр.

   И они - готовили интервенцию? экономическую разруху?

   У Чарновского много лет подряд не было  свободных  вечеров,  так  он  был

занят преподаванием и  разработкой  новых  наук  (организации  производства,

научные начала рационализации). Инженеров-профессоров тех лет мне  сохранила

память детства, именно такими они и были: вечерами донимали  их  дипломанты,

проектанты, аспиранты, они к  своей  семье  выходили  только  в  одиннадцать

вечера. Ведь тридцать тысяч на всю страну, на начало пятилетки - ведь  на

разрыв они!

   И - готовили кризис? и - шпионили за подачки?

   Одну честную фразу  сказал  Рамзин  на  суде:  "Путь  вредительства  чужд

[внутренней конструкции] инженерства".

   Весь процесс Крыленко принуждает подсудимых пригибаться и извиняться, что

они - "малограмотны",  "безграмотны"  в  политике.  Ведь  политика - это

гораздо трудней и выше, чем какое-нибудь металловедение  или  турбостроение!

- здесь тебе ни голова не поможет, ни образование. Нет, ответьте - с каким

настроением вы встретили Октябрьскую революцию? Со скепсисом. - [То  есть],

сразу враждебно? Почему? Почему? Почему?

   Донимает их Крыленко своими теоретическими  вопросами  -   и  из  простых

человеческих обмолвок, не по ролям, приоткрывается нам ядро правды - что'

БЫЛО НА САМОМ ДЕЛЕ, из чего выдут весь пузырь.

   Первое, что инженеры увидели в Октябрьском перевороте - развал.  (И  три

года действительно был только развал.) Еще они увидели - лишение простейших

свобод. (И эти свободы уже никогда не вернулись.) Как могли бы они НЕ ХОТЕТЬ

демократической  республики?  Как  могли  [инженеры]  воспринять  [диктатуру

рабочих] - этих своих подсобников в промышленности, мало квалифицированных,

не охватывающих ни физических, ни экономических законов производства, - но

вот занявших главные столы, чтобы руководить [инженерами]? Почему  инженерам

не  считать  более  естественным  такое  построение  общества,   когда   его

возглавляют те, кто могут разумно направить  его  деятельность?  (И,  обходя

лишь [нравственное] руководство обществом, - разве не к этому ведет сегодня

вся социальная кибернетика? Разве профессиональные политики - не  чирьи  на

шее общества, мешающие ему свободно вращать головой  и  двигать  руками?)  И

почему инженерам не иметь политических взглядов? Ведь политика - это  даже

не  род  науки,  это - эмпирическая  область,  не   описываемая   никаким

математическим аппаратом да еще подверженная человеческому эгоизму и  слепым

страстям. (Даже на суде высказывает Чарновский: "политика должна всё-таки до

известной степени руководиться выводами техники".)

   Дикий  напор  военного  коммунизма  мог  только  претить   инженерам,   в

бессмыслице инженер участвовать не может - и вот до 1920 г. большинство  их

бездействует, хотя и бедствует  пещерно.  Начался  НЭП  -   инженеры  охотно

приступили к работе: НЭП они приняли за симптом, что власть образумилась. Но

увы,  условия  не  прежние:  инженерство  не  только   рассматривается   как

социально-подозрительная прослойка, не имеющая даже права учить своих детей;

инженерство  не  только  оплачивается  неизмеримо  ниже  своего   вклада   в

производство; но спрашивая с него успех производства и дисциплину на нём -

лишили его прав эту дисциплину поддерживать. Теперь любой рабочий  может  не

только не выполнить распоряжения инженера, но - безнаказанно его  оскорбить

и даже ударить - и как представитель  правящего  класса  рабочий  при  этом

ВСЕГДА ПРАВ.

   Крыленко возражает: - Вы помните процесс Ольденборгера? (То есть, как мы

его, де, защищали.)

   Федотов: - Да. Чтоб обратить внимание на положение инженера, нужно  было

потерять жизнь.

   Крыленко (разочарованно) - Ну, та'к вопрос не стоял.

   Федотов: - Он умер и [не он один умер. Он  умер  добровольно,  а  многие

были убиты]. *(20)

   Крыленко молчит. Значит, правда. (Перелистайте еще процесс Ольденборгера,

вообразите ту травлю. И с концовкой: "многие были убиты.)

   Итак, инженер во всём виноват, когда он еще ни в  чём  не  провинился!  А

ошибись он где-то действительно, ведь он человек - так его растерзают, если

коллеги не прикроют. Разве [они] оценят откровенность?.. Так иногда инженеры

вынуждены и солгать перед партийным начальством?

   Чтобы восстановить авторитет и  престиж  инженерства,  ему  действительно

нужно объединиться и выручать друг друга - они  все  под  угрозой.  Но  для

такого объединения не нужна никакая конференция,  никакие  членские  билеты.

Как всякое взаимопонимание умных,  четко  мыслящих  людей,  оно  достигается

немногими тихими даже случайно сказанными словами, голосования совершенно не

нужны. В резолюциях и в партийной палке  нуждаются  лишь  ограниченные  умы.

(Вот этого никак не понять Сталину, ни следователям, ни всей их компании! -

у них нет опыта таких человеческих взаимоотношений, они [такого] никогда  не

видели в партийной истории!) Да такое единство давно  уже  существует  между

русскими  инженерами  в  большой  неграмотной  стране  самодуров,  оно   уже

проверено несколькими десятилетиями - но вот его заметила  новая  власть  и

встревожилась.

   А тут наступает 1927  год.  Куда  испарилось  благоразумие  НЭПа! - да

оказывается весь НЭП был - циничный обман. Выдвигают взбалмошные нереальные

проекты  сверхиндустриального  скачка,  объявляются  невозможные   планы   и

задания. В этих условиях что  делать  коллективному  инженерному  разуму -

инженерной головке Госплана и ВСНХ? Подчиниться безумию? Отойти  в  сторону?

Им-то самим ничего, на бумаге можно  написать  любые  цифры, - но  "нашим

товарищам,  практическим  работникам,  будет  не  под  силу  выполнять   эти

задания". Значит, надо постараться умерить эти планы, разумно отрегулировать

их, самые чрезмерные задания вовсе устранить. Иметь как бы  свой  инженерный

Госплан для корректировки глупости руководителей - и самое смешное,  что  в

[их] же интересах! и в интересах всей промышленности и  народа,  ибо  всегда

будут отводиться разорительные решения и  подниматься  с  земли  пролитые  и

просыпанные миллионы. Среди общего гама о количестве, о плане и переплане -

отстаивать "качество - душу техники". И студентов воспитывать так.

   Вот она, тонкая нежная ткань правды. [[Как было]].

   Но высказать это вслух в 1930 году? - уже расстрел!

   А для ярости толпы - этого мало, не видно!

   И поэтому молчаливый и спасительный для всей  страны  сговор  инженерства

надо перемалевать в грубое вредительство и интервенцию.

   Так во вставной картине представилось нам бесплотное - и бесплодное! -

видение истины. Расползлась режиссерская работа, уже проговорился Федотов  о

бессонных ночах (!) в  течение  8  месяцев  его  сидки;  о  каком-то  важном

работнике ГПУ, который пожал руку ему  (?)  недавно  (так  это  был  уговор?

выполняйте свои роли - и  ГПУ  выполнит  свое  обещание?)  Да  вот  уже  и

свидетели, хоть роли у них несравненно меньше, начинают сбиваться.

   Крыленко: - Вы принимали участие в этой группе?

   Свидетель Кирпотенко: - Два-три  раза,  когда  разрабатывались  вопросы

интервенции.

   Как раз это и нужно! Крыленко (поощрительно): - Дальше!

   Кирпотенко. (пауза) - [Кроме этого ничего не известно].

   Крыленко побуждает, напоминает.

   Кирпотенко (тупо): - [Кроме интервенции мне больше ничего не  известно].

*(21)

   А на очной ставке с Куприяновым у него уже и факты не сходятся.  Сердится

Крыленко и кричит на бестолковых арестантов:

   - [Тогда надо сделать, чтобы ответы были одинаковы!] *(22)

   Но вот в антракте, за кулисами, всё  снова  подтянуто  к  стандарту.  Все

подсудимые снова на ниточках, и каждый ожидает  дерга.  И  Крыленко  дергает

сразу всех восьмерых: вот  промышленники-эмигранты  напечатали  статью,  что

никаких переговоров с Рамзиным и Ларичевым не было  и  никакой  "Промпартии"

они не знают, а показания подсудимых скорей всего вымучены пытками. Так  что

вы на это скажете?..

   Боже! как возмущены подсудимые! Нарушая всякую  очередность,  они  просят

поскорее дать им высказаться!  Куда  делось  то  измученное  спокойствие,  с

которым они несколько дней унижали  себя  и  своих  коллег!  Из  них  просто

вырывается  клокочущее  негодование  на  эмигрантов!  Они   рвутся   сделать

письменное  заявление  для  газет - коллективное   письменное   заявление

подсудимых [в защиту  методов  ГПУ]!  (Ну,  разве  не  украшение,  разве  не

бриллиант?)  Рамзин:  "что  мы  не  подвергались  пыткам  и  истязаниям  -

достаточное доказательство наше присутствие здесь!" (Так куда ж  годятся  те

пытки, когда вывести на суд нельзя!) Федотов: "Заключение в тюрьму  принесло

[пользу] не одному мне... Я даже [лучше] чувствую  себя  в  тюрьме,  чем  на

воле". Очкин: и я, и я лучше!

   Просто уж по благородству отказываются  Крыленко  и  Вышинский  от  такой

письменной коллективки. А - написали бы! а подписали бы!

   Да может еще  у  кого-нибудь  подозрение  таится?  Так  товарищ  Крыленко

уделяет им от блеска своей логики: "Если допустить хотя бы на одну  секунду,

что эти люди говорят неправду - то [почему именно их арестовали]  и  почему

вдруг эти люди [заговорили]" *(23)

   Вот сила мысли! - и за тысячи лет не догадывались обвинители:  сам  факт

ареста уже доказывает виновность! Если подсудимые невиновны - так зачем  бы

их тогда арестовали? А уж если арестовали - значит виноваты!

   И действительно: ПОЧЕМУ Б ОНИ ЗАГОВОРИЛИ?

   "Вопрос о пытках мы отбросим  в  сторону!..  но  психологически  поставим

вопрос: почему сознаются? А я спрошу: [А что им оставалось делать?]" *(24)

   Ну, ка'к верно!  Как  психологически!  Кто  сиживал  в  этом  учреждении,

вспомните: а что оставалось делать?..

   (Иванов-Разумник пишет, *(25) что в 1938 г. он сидел с Крыленко  в  одной

камере, в Бутырках, и место Крыленко было под нарами. Я очень живо это  себе

представляю (сам лазил): там такие низкие нары,  что  только  по  пластунски

можно подползти по грязному асфальтовому полу, но  новичок  сразу  никак  не

приноровится и ползет на карачках. Голову-то он подсунет, а  выпяченный  зад

так и останется снаружи. Я думаю, верховному прокурору было особенно  трудно

приноровиться, и его еще не исхудавший зад подолгу торчал во славу советской

юстиции. Грешный человек, со злорадством представляю этот застрявший зад,  и

во всё долгое описание этих процессов он меня как-то успокаивает.)

   Да более того, развивает прокурор, если б это все была правда (о  пытках)

- непонятно, что бы понудило  всех  единогласно,  без  всяких  уклонений  и

споров  так  хором  признаваться?..  Да  [где]  они  могли  совершить  такой

гигантский сговор? - ведь они не имели  общения  друг  с  другом  во  время

следствия!?!

   (Через несколько страниц уцелевший свидетель расскажет нам, [где]...)

   Теперь не  я  читателю,  но  пусть  читатель  мне  разъяснит,  в  чём  же

пресловутая "загадка  московских  процессов  30-х  годов"  (сперва  дивились

"промпартии", потом перенеслась загадка на процессы партийных вождей)?

   Ведь не две тысячи замешанных и не двести-триста вывели на суд, а  только

восемь человек. Хором из восьми не так уж немыслимо управлять. А [[выбрать]]

Крыленко мог из тысячи, и два  года  выбирал.  Не  сломился  Пальчинский -

расстрелян (и посмертно  объявлен  "руководителем  Промпартии",  так  его  и

поминают в  показаниях,  хоть  от  него  ни  словечка  не  осталось).  Потом

надеялись выбить нужное из Хренникова - не уступил им Хренников. Так сноска

петитом один раз:  "Хренников  умер  во  время  следствия."  Дуракам  пишите

петитом, а мы-то знаем, мы знаем, мы двойными буквами  напишем:  ЗАМУЧЕН  ВО

ВРЕМЯ СЛЕДСТВИЯ! (Посмертно и он объявлен  руководителем  "промпартии".)  Но

хоть бы один фактик от него, хоть бы одно показание в общий хор - нет  ни

одного. Потому что НЕ ДАЛ НИ ОДНОГО! И вдруг находка - Рамзин! Вот энергия,

вот хватка! И чтобы жить - на всё пойдёт! А что за талант! В конце лета его

арестовали, вот перед самым процессом - а он не только вжился  в  роль,  но

как бы не он и всю пьесу составил, и охватил гору смежного материала, и  всё

подаёт с иголочки, любую фамилию, любой факт. А иногда ленивая  витиеватость

[заслуженного]: "Деятельность Промпартии  была  настолько  разветвлена,  что

даже при 11-дневном суде нет возможности вскрыть с полной подробностью." (То

есть: ищите! ищите дальше!) "Я твердо уверен,  что  небольшая  антисоветская

прослойка [еще сохранилась] в инженерных кругах" (кусь-кусь, хватайте  еще!)

И,  как  палка  бесчувственный,  вдруг  находит  в  себе   "черты   русского

преступления, для которого очищение - во всенародном покаянии". *(26)

   Так значит вся трудность Крыленко и ГПУ была -   только  не  ошибиться  в

выборе лиц. Но риск не велик: следственный брак  всегда  можно  отправить  в

могилу. А кто пройдёт и решето и сито - тех подлечи, подкорми и  выводи  на

процесс!

   И в чём тогда загадка? Как их [обработать]? А так: вы [жить] хотите? (Кто

для себя не хочет, тот для детей, для внуков.) Вы понимаете, что расстрелять

вас, не выходя из двора ГПУ, уже ничего не стоит? (Несомненно так. А кто еще

не понял - тому курс лубянского выматывания.) Но и нам и вам выгоднее, если

вы сыграете некоторый спектакль, текст которого вы сами же и  напишите,  как

специалисты, а мы, прокуроры, разучим и  постараемся  запомнить  технические

термины.  (На  суде  Крыленко  иногда  сбивается,  ось  вагона  вместо   оси

паровоза.) Выступать вам будет неприятно, позорно - надо перетерпеть!  Ведь

[жить] дороже! - А какая гарантия, что вы нас потом не расстреляете? - А

за что мы будем вам мстить? Вы - прекрасные  специалисты  и  ни  в  чём  не

провинились,  мы  вас  ценим.  Да  посмотрите,  уже  сколько   вредительских

процессов, и всех, кто вел себя прилично,  мы  оставли  в  живых.  (Пощадить

послушных подсудимых предыдущего процесса - важное условие успеха  будущего

процесса.   Так   цепочкой   и   передаётся   эта    надежда    до    самого

Зиновьева-Каменева.)  Но  уж  только  выполните  [[все]]  наши  условия   до

последнего! Процесс должен сработать на пользу социалистическому обществу!

   И подсудимые выполняют [[все]] условия...

   Всю тонкость интеллектуальной инженерной оппозиции  вот  они  подают  как

грязное вредительство, доступное пониманию последнего  ликбезника.  (Но  еще

нет толчёного стекла, насыпанного в тарелки трудящихся! - до  этого  еще  и

прокуратура не додумалась.)

   Затем - мотив идейности. Они начали вредить? - из враждебной идейности,

но теперь дружно  сознаются? - опять-таки  из  идейности,  покоренные  (в

тюрьме) пламенным доменным ликом 3-го года Пятилетки! В последних словах они

хотя и просят себе жизни, но это - не главное для них. (Федотов:  "Нам  нет

прощения! Обвинитель прав!") Для этих странных подсудимых сейчас, на  пороге

смерти,  главное - убедить  народ  и  весь   мир   в   непогрешимости   и

дальновидности  советского  правительства.   Рамзин   особенно   славословит

"революционное сознание пролетарских масс  и  их  вождей",  которые  "сумели

найти неизмеримо более верные пути экономической политики",  чем  ученые,  и

гораздо правильней рассчитали темпы народного хозяйства.  Теперь  "я  понял,

что надо сделать  бросок,  что  надо  сделать  скачок,  *(27)  надо  штурмом

взять..."  и  т.д.  Ларичев:   "Советский   Союз   не   победим   отживающим

капиталистическим   миром."   Калинников:   "Диктатура   пролетариата   есть

неизбежная необходимость". "Интересы  народа  и  интересы  советской  власти

сливаются в одну целеустремленность".  Да  кстати  и  в  деревне  "правильна

генеральная линия партии, уничтожение кулачества". Обо всем у них есть время

посудачить в ожидании казни... И даже для такого предсказания есть проход  в

горле раскаявшихся интеллигентов: "По мере развития общества  индивидуальная

жизнь должна суживаться... Коллективная воля есть высшая форма". *(28)

   Так усилиями восьмерной упряжки достигнуты все цели процесса:

   1. Все недостачи в стране, и голод, и холод, и безодёжье, и  неразбериха,

и явные глупости - всё списано на вредителей-инженеров;

   2. народ напуган нависшей интервенцией и готов к новым жертвам;

   3. левые круги на Западе предупреждены о кознях их правительств;

   4.  инженерная  солидарность  нарушена,  вся  интеллигенция  напугана   и

разрознена. И чтоб  сомнений  не  оставалось,  эту  цель  процесса  еще  раз

отчетливо возглашает Рамзин:

   "Я хотел, чтобы в результате теперешнего процесса Промпартии [на темном и

позорном прошлом всей интеллигенции]... можно было поставить раз и [навсегда

крест]". *(29)

   Туда ж и Ларичев: "Эта каста должна быть [разрушена]... [Нет] и [не может

быть лойяльности] среди [инженерства]!" *(30) И  Очкин:  интеллигенция  "это

есть какая-то слякоть, нет у неё,  как  сказал  государственный  обвинитель,

хребта, это есть безусловная  бесхребетность...  Насколько  неизмеримо  выше

чутьё пролетариата". *(31)

   И за что ж эти старателей расстреливать?..

   Так писалась десятилетиями история  нашей  интеллигенции - от  анафемы

20-го года (помнит читатель: "не  мозг  нации,  а  говно",  "союзник  черных

генералов", "наемный агент империализма") до анафемы 30-го.

   Удивляться ли, что слово "интеллигенция" утвердилось у нас как брань?

 

   Вот как делаются  гласные  судебные  процессы!  Ищущая  сталинская  мысль

наконец  достигла  своего  идеала.  (То-то  позавидуют  недотыки  Гитлер   и

Геббельс, сунутся на позор со своим поджогом рейхстага...)

   Стандарт достигнут - и теперь может держаться многолетие  и  повторяться

хоть каждый сезон - как скажет Главный Режиссер.  Благоугодно  же  Главному

назначить следующий спектакль уже через три месяца. Сжатые сроки  репетиции,

но ничего. Смотрите и слушайте! Только в нашем театре! Премьера

   к)  [Процесс  Союзного   Бюро   меньшевиков]   (1-9   марта   1931   г.).

Спецприсутствие Верховного суда, председатель почему-то Шверник, а  так  все

на  местах - Антонов-Саратовский,  Крыленко,  помощник   его   Рогинский.

Режиссура уверена в  себе  (да  и  материал  не  технический,  а  партийный,

привычный) - и вывела на сцену 14 подсудимых.

   И всё проходит не только гладко - одуряюще гладко.

   Мне было тогда 12  лет,  уже  третий  год  я  внимательно  вычитывал  всю

политику из больших "Известий". От строки до строки я прочел  и  стенограммы

этих двух процессов. Уже в "Промпартии" отчетливо ощущалась детскому  сердцу

избыточность, ложь, подстройка, но там была хоть грандиозность декораций -

всеобщая   интервенция!   паралич   всей    промышленности!    распределение

министерских портфелей! В процессе же меньшевиков всё те  же  были  вывешены

декорации, но поблекшие, и  актёры  артикулировали  вяло,  и  был  спектакль

скучен до зевоты, унылое  бездарное  повторение.  (Неужели  Сталин  мог  это

почувствовать через свою носорожью кожу? Как объяснить, что  отменил  ТКП  и

несколько лет не было процессов?)

   Было  бы  скучно  опять  толковать  по  стенограмме.  Но  я  имею  свежее

свидетельство одного из  главных  подсудимых  на  том  процессе - Михаила

Петровича Якубовича, а сейчас его ходатайство о  реабилитации  с  изложением

подтасовок просочилось в наш спаситель-Самиздат, и уже люди читают, как  это

было. *(32) Его  рассказ  вещественно  объясняет  нам  всю  цепь  московских

процессов 30-х годов.

   Как составилось  несуществующее  "Союзное  бюро"?  У  ГПУ  было  плановое

задание:  доказать,  что   меньшевики   ловко   пролезли   и   захватили   в

контрреволюционных  целях  многие  важные  государственные  посты.  Истинное

положение к схеме не  подходило:  настоящие  меньшевики  никаких  постов  не

занимали.  Но  такие  и  не  попали  на  процесс.  (В.  К.  Иков,   говорят,

действительно состоял в нелегальном, тихо пребывавшем и ничего  не  делавшем

московском бюро меньшевиков, - но на процессе об этом и не знали, он прошел

вторым планом, получил [восьмерку].) ГПУ имело такую схему: чтобы  было  два

от ВСНХ, два от Наркомторга, два от Госбанка, один от Центросоюза,  один  от

Госплана.  (До  чего  уныло-неизобретательно!  И   в   1920   г.   диктовали

"Тактическому Центру":  чтобы  два  от  Союза  Возрождения,  два  от  Совета

Общественных Деятелей, два от...). Поэтому [брали] подходящих по  должности.

А меньшевики ли они на самом деле - это по слухам. Иные попались и вовсе не

меньшевики, но приказано им считаться  меньшевиками.  Истинные  политические

взгляды обвиняемых совсем не интересовали ГПУ. Не все осуждённые  даже  друг

друга знали. Соскребали и свидетелями где каких меньшевиков находили.  *(33)

(Все  свидетели  потом  непременно  получали  свои   сроки.)   Услужливо   и

многословно выступал свидетелем также Рамзин. Но надёжа ГПУ была на главного

подсудимого Влад. Густовича Громана (что он [поможет] создать это [дело],  и

за то будет амнистирован) и на провокатора Петунина. (Излагаю по Якубовичу.)

   Теперь представим М. П. Якубовича. Он начал революционерить так рано, что

даже не кончил гимназии. В марте 1917 он был уже  председателем  смоленского

совдепа. Под напором убеждения (а оно постоянно куда-то его тащило)  он  был

сильным успешным оратором. На съезде Западного фронта он опрометчиво  назвал

[врагами народа] тех журналистов, которые призывают к продолжению  войны -

это в апреле 17 года! едва не был снят с трибуны, извинился,  но  тут  же  в

речи нашел такие ходы и так забрал аудиторию, что в конце речи снова обозвал

их врагами народа, но  уже  под  бурные  аплодисменты - и  избран  был  в

делегацию, посылаемую в Петросовет. Там же, едва приехав, с  легкостью  того

времени был кооптирован в военную комиссию Петросовета, влиял на  назначение

армейских комиссаров, *(34) в конце концов и сам поехал комиссаром армии  на

ЮЗФ и в Винице лично арестовал Деникина (после корниловского мятежа), весьма

жалел (и на процессе), что тут же его не расстреляли.

   Ясноглазый, всегда очень искренний и всегда совершенно захваченный своей,

правильно ли, неправильной идеей, он в партии меньшевиков ходил  в  молодых,

да и был таков. Это  не  мешало  ему,  однако,  с  дерзостью  и  горячностью

предлагать  руководству  свои  проекты,  вроде  того  чтобы:  весной  1917г.

сформировать с.-д. правительство или  в  1919  г. - меньшевикам  войти  в

Коминтерн (Дан  и  другие  неизменно  отвергали  все  его  варианты  и  даже

свысока). В июле 17 г. он больно переживал и  считал  роковою  ошибкой,  что

социалистический Петросовет одобрил  вызов  Временным  правительством  войск

против других социалистов, хотя бы и выступивших с оружием.  Едва  произошел

октябрьский переворот, Якубович предложил своей  партии  всецело  поддержать

большевиков  и  своим  участием  и  воздействием  улучшить  создаваемый  ими

государственный строй. В конце концов он был проклят Мартовым, а к 1920 году

и окончательно вышел из меньшевиков, убедясь, что бессилен повернуть  их  на

стезю большевиков.

   Я для того так подробно всё это  называю,  чтобы  выяснело:  Якубович  не

меньшевиком, а большевиком был всю  революциию,  самым  искренним  и  вполне

бескорыстным. А в 1920 г. он еще был и смоленским  губпродкомиссаром  (среди

них - единственный не большевик) и даже  был  по  Наркомпроду  отмечен  как

[лучший] (уверяет, что обходился без карательных отрядов; не знаю;  на  суде

упомянул,  что  выставлял  заградительные).  В  20-е  годы  он  редактировал

"Торговую газету", занимал и другие заметные должности. Когда же в 1930 году

таких вот именно "пролезших" меньшевиков надо было набрать по плану  ГПУ -

его и арестовали.

   И тут его вызвал  на  допрос  Крыленко,  который  как  всегда  и  раньше,

читатель уже знает, [организовывал] стройное следствие из хаоса дознания.  И

оказывается, что прекрасно они друг с другом были знакомы, ибо в те же  годы

(промеж первых процессов) в ту  же  Смоленскую  губернию  Крыленко  приезжал

[укреплять продработу]. И вот что сказал теперь Крыленко:

   - Михаил Петрович, скажу вам прямо: я считаю вас коммунистом! (Это очень

подбодрило и выпрямило Якубовича.) [Я не сомневаюсь в вашей  невинности.  Но

наш с вами партийный  долг - провести  этот  процесс.]  (Крыленке  Сталин

приказал, а Якубович трепещет для идеи, как рьяный конь, который сам  спешит

сунуть  голову  в  хомут.)  Прошу  вас  всячески  помогать,  идти  навстречу

следствию. А на суде в случае непредвиденного затруднения, в  самую  сложную

минуту я попрошу председателя дать вам слово.

   !!!

   И Якубович - обещал.  С  сознанием  долга - обещал.  Пожалуй,  такого

ответственного задания еще не давала ему Советская власть!

   И можно было на следствии не трогать Якубовича и пальцем! Но это было  бы

для ГПУ слишком тонко. Как и все, достался Якубович мясникам-следователям, и

применили  они  к  нему  всю  [гамму] - и  морозный  карцер,   и   жаркий

закупоренный, и битьё по половым органам. Мучили так,  что  Якубович  и  его

подельник Абрам Гинзбург в отчаянии вскрыли себе вены. После поправки их уже

не пытали  и  не  били,  только  была  двухнедельная  бессонница.  (Якубович

говорит: "Только бы заснуть! Уже ни совести, ни чести...") А тут еще и очные

ставки с другими, уже сдавшимися, тоже  подталкивают  "сознаться",  городить

вздор. Да сам следователь (Алексей Алексеевич Наседкин): "Я знаю, знаю,  что

ничего не было! Но - требуют от нас!"

   Однажды,  вызванный  к  следователю,  Якубович  застаёт  там  замученного

арестанта. Следователь усмехается: "Вот Моисей  Исаевич  Тейтельбаум  просит

вас принять его  в  вашу  антисоветскую  организацию.  Поговорите  без  меня

посвободнее, я пока уйду". Ушел. Тейтельбаум действительно умоляет: "Товарищ

Якубович! Прошу вас, примите меня в  ваше  Союзное  Бюро  меньшевиков!  Меня

обвиняют во "взятках с иностранных фирм", грозят расстрелом. Но лучше я умру

контриком, чем уголовником!" (А скорей - обещали, что контрика  и  пощадят?

Он ошибся: получил детский срок, пятерку). До чего ж скудно  было  у  ГПУ  с

меньшевиками, что набирали обвиняемых из добровольцев!.. (И ведь важная роль

ждала Тейтельбаума! - связь  с  заграничными  меньшевиками  и  со  Вторым

Интернационалом! Но по уговору - пятерка, честно.) С одобрения  следователя

Якубович [принял] Тейтельбаума в Союзное Бюро.

   За несколько дней до процесса в  кабинете  старшего  следователя  Дмитрия

Матвеевича  Дмитриева  было  созвано  [первое]  оргзаседание  Союзного  Бюро

меньшевиков: чтоб согласовать и каждый бы роль свою лучше понял. (Вот так  и

ЦК "промпартии" заседал! Вот [[где]] подсудимые  "могли  встретиться",  чему

дивился Крыленко.) Но так много наворочено было лжи, не вмещаемой в  голову,

что участники путали, за одну репетицию не усвоили, собирались и второй раз.

   С каким же чувством выходил Якубович на процесс? За все принятые муки, за

всю ложь, натолканную в грудь - устроить на суде мировой скандал? Но ведь:

   1) это будет удар в спину Советской власти!  Это  будет  отрицанием  всей

жизненной цели, для которой Якубович живет,  всего  того  пути,  которым  он

выдирался из ошибочного меньшевизма в правильный большевизм;

   2) после такого скандала не дадут умереть, не расстреляют просто, а будут

снова пытать, уже в месть, доведут до безумия, а тело и  без  того  измучено

пытками. Для такого еще нового мучения - где найти  нравственную  опору?  в

чём почерпнуть мужество?

   (Я по горячему звуку слов записал эти его аргументы -   редчайший  случай

получить как бы  "посмертно"  объяснение  участника  такого  процесса.  И  я

нахожу, что это все равно, как если бы  причину  своей  загадочной  судебной

покорности объяснили нам  Бухарин  или  Рыков:  та  же  искренность,  та  же

партийная преданность, та же  человеческая  слабость,  такое  же  отсутствие

нравственной опоры для борьбы из-за того, что нет [отдельной позиции].)

   И на процессе Якубович не только покорно повторял всю серую  жвачку  лжи,

выше которой не поднялась  фантазия  ни  Сталина,  ни  его  подмастерий,  ни

измученных подсудимых. Но и сыграл  он  свою  вдохновенную  роль,  обещанную

Крыленке.

   Так называемая Заграничная Делегация меньшевиков (по сути - вся верхушка

их ЦК) напечатала в "Vоrwаеrts" свое отмежевание от подсудимых. Они  писали,

что  это - позорнейшая  судебная  комедия,  построенная   на   показаниях

провокаторов и несчастных  обвиняемых,  вынужденных  к  тому  террором.  Что

подавляющее большинство подсудимых уже более десяти лет как ушли из партии и

никогда в неё не возвращались. И что смехотворно большие суммы фигурируют на

процессе - такие деньги, которыми и вся партия никогда не располагала.

   И Крыленко, зачтя статью, просил Шверника дать подсудимым высказаться (то

же дерганье всеми нитками сразу, как и на Промпартии). И  все  выступили.  И

все защищали методы ГПУ против меньшевистского ЦК...

   Но что вспоминает теперь Якубович об этом своем "ответе", как и  о  своей

последней речи? Что  он  говорил  отнюдь  не  только  по  обещанию,  данному

Крыленке, что он не просто поднялся, но  его  подхватил,  как  щепку,  поток

раздражения и красноречия. Раздражения - на  кого?  Узнавший  и  пытки,  и

вскрывавший вены, и обмиравший уже не раз, он теперь искренне  негодовал -

не на прокурора! не на ГПУ! - нет! на  Заграничную  Делегацию!!!  Вот  она,

психологическая  переполюсовка!  В  безопасности  и  комфорте  (даже   нищая

эмиграция конечно комфорт по сравнению с Лубянкой)  они  там,  бессовестные,

самодовольные - как могли не пожалеть [[этих]] за  муки  и  страдания?  как

могли так нагло отречься и отдать несчастных их участи?  (Сильный  получился

ответ, и устроители процесса торжествовали.)

   Даже рассказывая в 1967 году, Якубович затрясся от гнева  на  Заграничную

Делегацию,  на  их  предательство,  отречение,  их  измену  социалистической

революции, как он упрекал их еще в 1917 году.

   А стенограммы процесса при этом не было  у  нас.  Позже  я  достал  её  и

удивился: в каждой мелочи,  в  каждой  дате  и  имени  такая  точная  память

Якубовича здесь его подвела: ведь он сказал  на  процессе,  что  заграничная

делегация по поручению 11-го Интернационала [давала им  директивы  вредить!]

- и не помнит теперь. Заграничные  меньшевики  писали  не  бессовестно,  не

самодовольно, они именно ЖАЛЕЛИ несчастные жертвы  процесса,  но  указывали,

что это давно не меньшевики - так и правда.  На  что  же  так  устойчиво  и

искренне разгневался Якубович? А как  заграничные  меньшевики  могли  бы  НЕ

отдать подсудимых их участи?

   Мы любим сердиться на  тех,  кто  слабей,  на  безответных.  Это  есть  в

человеке. И аргументы сами как-то ловко подскакивают, что мы правы.

   Крыленко  же  сказал  в  обвинительной  речи,  что  Якубович - фанатик

контрреволюционной идеи, и потому он требует для него - [расстрела]!

   И Якубович не только в тот день ощутил в подглазьях слезу  благодарности,

но и по сей день, протащась по многим лагерям и изоляторам,  еще  и  сегодня

благодарен Крыленке, что тот не унижал, не оскорблял, не  высмеивал  его  на

скамье подсудимых, а верно назвал [фанатиком] (хотя и противоположной  идеи)

и потребовал простого благородного расстрела, кончающего все муки!  Якубович

и сам в последнем слове согласился: преступления, в которых я  сознался  (он

большое значение придаёт этому удачному выражению "[в которых я  сознался]".

Понимающий должен же, мол, уразуметь: а не [которые я  совершил]!)  достойны

высшей меры наказания - и я не прошу снисхождения! не  прошу  оставить  мне

жизнь! (Рядом на скамье переполошился Громан: "Вы  с  ума  сошли!  вы  перед

товарищами не имеете такого права!")

   Ну, разве не находка для прокуратуры? И разве еще не  объяснены  процессы

1936-38 годов? А не над этим разве процессом понял и поверил Сталин,  что  и

главных своих врагов-болтунов он вполне загонит, он вполне сорганизует вот в

такой же спектакль?

 

 

 

   Да пощадит меня снисходительный читатель! До сих пор бестрепетно выводило

моё перо, не сжималось сердце, и мы скользили беззаботно, потому что все  15

лет  находились  под  верной  защитой  то   законной   революционности,   то

революционной законности. Но дальше нам будет больно: как  читатель  помнит,

как десятки раз нам объяснено, начиная с  Хрущева,  "примерно  с  1934  года

началось нарушение ленинских норм законности".

   И как же нам  теперь  вступить  в  эту  пучину  беззакония?  Как  же  нам

проволочиться еще  по  этому  горькому  плёсу?  Впрочем  по  знатности  имён

подсудимых [[эти]], следующие, суды  были  на  виду  у  всего  мира.  Их  не

обронили из внимания, о них писали, их истолковывали. И еще будут толковать.

И нам лишь немного коснуться - их [загадки].

   Оговоримся, хотя некрупно: изданные стенографические  отчёты  неполностью

совпадали со сказанным на процессах. Один писатель, имевший пропуск в  числе

подобранной  публики,  вёл  беглые  записи   и   потом   убедился   в   этих

несовпадениях. Все корреспонденты заметили и заминку  с  Крестинским,  когда

понадобился перерыв, чтобы вправить его в колею заданных показаний.  (Я  так

себе представляю: перед процессом составлялась  аварийная  ведомость:  графа

первая - фамилия подсудимого, графа  вторая - какой  приём  применять  в

перерыве, если на суде отступит от текста, графа третья - фамилия  чекиста,

ответственного за приём. И если Крестинский вдруг сбился, то  уже  известно,

кто к нему бежит и что делать.)

   Но неточности стенограммы не меняют и не извиняют картины.  С  изумлением

проглядел мир три пьесы подряд, три обширных дорогих  спектакля,  в  которых

крупные   вожди   бесстрашной   коммунистической   партии,    перевернувшей,

перетревожившей весь мир, теперь выходили унылыми покорными козлами и блеяли

всё, что было приказано, и блевали на себя, и раболепно унижали себя и  свои

убеждения, и признавались в преступлениях, которых никак не могли совершить.

   Это невидано было в памятной истории. Это особенно поражало по  контрасту

после недавнего процесса Димитрова в  Лейпциге:  как  лев  рыкающий  отвечал

Димитров нацистским судьям, а тут его товарищи из той же  самой  несгибаемой

когорты, перед которой трепетал весь мир,  и  самые  крупные  из  них,  кого

называли "ленинской  гвардией", - теперь  выходили  перед  судом  облитые

собственной мочой.

   И хотя с тех пор многое как будто разъяснено (особенно удачно - Артуром

Кёстлером) - [загадка] всё так же расхоже обращается.

   Писали о тибетском зельи, лишающем  воли,  о  применении  гипноза.  Всего

этого при объяснении никак не стоит отвергать: если средства  такие  были  в

руках НКВД, то непонятно, КАКИЕ МОРАЛЬНЫЕ НОРМЫ могли бы помешать прибегнуть

к ним? Отчего же бы не ослабить и не затмить волю? А известно,  что  в  20-е

годы крупные гипнотизёры  покидали  гастрольную  деятельность  и  переходили

служить в ГПУ. Достоверно известно, что в 30-е годы  при  НКВД  существовала

школа гипнотизёров. Жена Каменева получила  свидание  с  мужем  перед  самым

процессом и нашла его заторможенным, не самим собою.  (Она  успела  об  этом

рассказать прежде, чем сама была арестована.)

   Но почему Пальчинского или Хренникова не сломили ни тибетским зельем,  ни

гипнозом?

   Нет, без объяснения более высокого, психологического, тут не обойтись.

   Недоумевают особенно потому, что ведь это всё - старые революционеры, не

дрогнувшие  в  царских  застенках,  что  это - закалённые,   пропеченные,

просмоленные и т. д. борцы. Но здесь - простая ошибка.  Это  были  [не  те]

старые революционеры, эту славу они прихватили по наследству,  по  соседству

от народников, эсеров  и  анархистов.  [Те],  бомбометатели  и  заговорщики,

видели каторгу, знали [сроки] - но  [настоящего]  неумолимого  [следствия]

отроду не видели и [те] (потому что его в России вообще не было). А [эти] не

знали  ни  следствия,  ни  сроков.  Никакие  особенные  "застенки",  никакой

Сахалин,  никакая  особенная   якутская   каторга   никогда   не   досталась

большевикам. Известно о Дзержинском, что ему выпало всех тяжелей, что он всю

жизнь провёл по тюрьмам. А по нашим меркам отбыл  он  [нормальную  десятку],

простой [червонец], как в наше  время  любой  колхозник;  правда  среди  той

десятки - три года каторжного централа, так и тоже не невидаль.

   Вожди партии, кого вывели нам в процессах  36-38  годов,  имели  в  своём

революционном прошлом короткие и мягкие тюремные посадки,  непродолжительные

ссылки, а каторги и не нюхали. У Бухарина много мелких арестов, но  какие-то

шуточные; видимо даже одного года подряд  он  нигде  не  отсидел,  чуть-чуть

побыл в ссылке на Онеге. *(35) Каменев, с его долгой агитационной работой  и

разъездами по всем городам России, просидел 2 года в  тюрьмах  да  1  1/2  в

ссылке. У нас шестнадцатилетним пацанам и то давали  сразу  ПЯТЬ.  Зиновьев,

смешно сказать, НЕ ПРОСИДЕЛ И ТР-Х МЕСЯЦЕВ! не имел НИ ОДНОГО ПРИГОВОРА!  По

сравнению с рядовыми туземцами нашего Архипелага они - младенцы,  они  не

видели тюрьмы. Рыков и И. Н. Смирнов арестовывались несколько раз, просидели

лет по пять, но как-то легко проходили их тюрьмы, изо всех  ссылок  они  без

затруднения бежали, то попадали под амнистию.  До  посадки  на  Лубянку  они

вообще не  представляли  ни  подлинной  тюрьмы,  ни  клещей  несправедливого

следствия. (Нет оснований предполагать, что попади в эти клещи Троцкий - он

вёл бы себя не так униженно, жизненный костяк у него оказался бы крепче:  не

с чего ему оказаться. Он тоже знал лишь  лёгкие  тюрьмы,  никаких  серьёзных

следствий да два года ссылки в Усть-Кут. Грозность Троцкого как председателя

Реввоенсовета досталась ему дешево и не  выявляет  истинной  твёрдости:  кто

многих велел расстрелять - еще как скисает перед собственной  смертью!  Эти

две твёрдости друг с другом не связаны.) А Радек - провокатор (да  не  один

же он на все три процесса!). А Ягода - отъявленный уголовник.

   (Этот убийца-миллионер не мог вместить, чтобы высший над  ним  Убийца  не

нашел бы в своём сердце солидарности в последний час.  Как  если  бы  Сталин

сидел тут, в зале, Ягода уверенно настойчиво попросил пощады прямо  у  него:

"Я обращаюсь к  Вам!  Я  [[для  Вас]]  построил  два  великих  канала!.."  И

рассказывает бытчик там, что в эту минуту за окошком второго этажа зала, как

бы за кисеёю, в сумерках, зажглась спичка  и,  пока  прикуривали,  увиделась

тень трубки. - Кто был в Бахчисарае и помнит эту восточную затею? - в зале

заседаний  государственного  совета  на  уровне  второго  этажа  идут  окна,

забранные листами жести с мелкими дырочками, а  за  окнами - неосвещенная

галерея. Из зала никогда нельзя догадаться: есть ли там  кто  или  нет.  Хан

незрим, и совет всегда заседает как бы в  его  присутствии.  При  отъявленно

восточном характере Сталине я очень верю, что он  наблюдал  за  комедиями  в

Октябрьском зале. Я допустить не могу, чтоб он отказал себе в этом  зрелище,

в этом наслаждении.)

   А ведь всё наше недоумение только и связано с  верой  в  необыкновенность

этих людей. Ведь по поводу рядовых  протоколов  рядовых  граждан  мы  же  не

задаёмся загадкою: почему там столько наговорено на себя и на других? - мы

принимаем это как понятное: человек слаб, человек уступает. А вот  Бухарина,

Зиновьева, Каменева, Пятакова, И. Н. Смирнова мы заранее считаем сверхлюдьми

- и только из-за этого, по сути, наше недоумение.

   Правда,  режиссерам  спектакля  здесь   как   будто   трудней   подобрать

исполнителей, чем в прежних инженерных процессах:  там  выбирали  из  сорока

бочек, а здесь труппа  мала,  главных  исполнителей  все  знают,  и  публика

желает, чтоб играли непременно они.

   Но всё-таки был же отбор! Самые дальновидные и решительные из  обречённых

- те и в руки не дались, те покончили с собою до ареста (Скрыпник, Томский,

Гамарник). А дали себя арестовать те, кто [хотели жить]. А из хотящего  жить

можно вить верёвки!.. Но и из них некоторые как-то же  иначе  вели  себя  на

следствии, опомнились, упёрлись, погибли в глухости,  но  хоть  без  позора.

Ведь почему-то же  не  вывели  на  гласные  процессы  Рудзутака,  Постышева,

Енукидзе, Чубаря, Косиора, да того же и Крыленко, хотя их  имена  вполне  бы

украсили те процессы.

   Самых податливых и вывели!

   Отбор всё-таки был. Отбор был из  меньшего  ряда,  зато  усатый  Режиссёр

хорошо знал каждого. Он знал и вообще, что они [слабаки'] и слабости каждого

порознь  знал.  В  этом  и   была   его   мрачная   незаурядность,   главное

психологическое направление и достижение его жизни: видеть слабости людей на

нижнем уровне бытия.

   И того, кто представляется из дали времен самым  высшим  и  светлым  умом

среди опозоренных и расстрелянных вождей (и кому очевидно  посвятил  Кёстлер

своё талантливое исследование) - Н. И. Бухарина, его тоже на нижнем уровне,

где соединяется человек с землею, Сталин видел  насквозь  и  долгою  мёртвою

хваткою держал и даже, как с мышонком, поигрывал, чуть приотпуская.  Бухарин

от слова до слова  написал  всю  нашу  действующую  (бездействующую),  такую

прекрасную на слух конституцию - там  в  подоблачном  уровне  он  свободно

порхал и думал, что обыграл Кобу: подсунул ему конституцию, которая заставит

того смягчить диктатуру. А сам уже был - в пасти. Бухарин не любил Каменева

и Зиновьева и еще когда судили их  в  первый  раз,  после  убийства  Кирова,

высказал близким: "А  что'?  Это  тако'й  народ.  Что-нибудь  может  быть  и

было..." (Классическая формула  обывателя  тех  лет:  "Что-нибудь,  наверно,

было... = нас зря не посадят". Это  в  1935  году  говорит  первый  теоретик

партии!..) Второй же процесс Каменева-Зиновьева, летом 1936-го, он провёл на

Тяньшане, охотясь, ничего не знал. Спустился с гор во  Фрунзе - и  прочёл

приговор обоих к расстрелу и газетные статьи, из которых было  видно,  какие

уничтожающие показания они дали на Бухарина. И кинулся он задержать всю  эту

расправу? И воззвал к партии, что  творится  чудовищное?  Нет,  лишь  послал

телеграмму Кобе:  приостановить  расстрел  Каменева  и  Зиновьева,  чтобы...

Бухарин мог приехать на очную ставку и оправдаться.

   Поздно! Кобе было достаточно именно протоколов,  зачем  ему  живые  очные

ставки?

   Однако, еще долго  Бухарина  не  брали.  Он  потерял  "Известия",  всякую

деятельность, всякое место в партии - и в своей кремлёвской квартире - в

Потешном дворце Петра, полгода жил как в тюрьме.  (Впрочем,  на  дачу  ездил

осенью - и кремлёвские часовые как ни в чём не бывало приветствовали  его.)

К ним уже никто не ходил и не звонил. И все эти месяцы он  бесконечно  писал

письма: "Дорогой Коба!.. Дорогой Коба!.. Дорогой  Коба!..",  оставшиеся  без

единого ответа.

   Он еще искал сердечного контакта со Сталиным!

   А [дорогой Коба], прищурясь, уже репетировал... Коба уже много  лет,  как

сделал пробы на роли, и знал, что [Бухарчик] свою сыграет отлично.  Ведь  он

уже  отрекся  от  своих  посаженных  и  сосланных  учеников  и   сторонников

(малочисленных, впрочем), он стерпел их разгром. (36) Он стерпел  разгром  и

поношение  своего  направления  мысли,  еще  как  следует   нерожденного   и

недоношенного.  А  теперь,  еще  главный  редактор  "Известий",   еще   член

Политбюро, вот он также снёс как законное расстрел Каменева и Зиновьева.  Он

не возмутился ни громогласно, ни даже шепотом. Так это всё и были  пробы  на

роль!

   А еще прежде, давно, когда Сталин грозил исключить его (их всех в  разное

время!) из партии - Бухарин (они все!) отрекались от своих  взглядов,  чтоб

только остаться в партии! Так это и была проба на роли! Если так  они  ведут

себя еще на воле, еще на вершинах почёта и власти - то когда их тело, еда и

сон будут в руках  лубянских  суфлёров,  они  безупречно  подчинятся  тексту

драмы.

   И в эти предарестные месяцы что' было  самой  большой  боязнью  Бухарина?

Достоверно известно: боязнь быть исключённым  из  Партии!  лишиться  Партии!

остаться жить, но вне  Партии!  Вот  на  этой-то  его  (их  всех!)  черте  и

великолепно играл [дорогой Коба], с тех пор как сам стал Партией. У Бухарина

(у них у всех!) не было своей ОТДЕЛЬНОЙ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ, у них  не  было  своей

действительно оппозиционной идеологии, на которой они могли бы  обособиться,

утвердиться. Сталин объявил их оппозицией прежде, чем они ею  стали,  и  тем

лишил всякой мощи. И все усилия их направились - удержаться в Партии. И при

том же не повредить Партии!

   Слишком много необходимостей, чтобы быть независимым!

   Бухарину назначалась, по сути, заглавная роль - и ничто не  должно  было

быть скомкано и упущено в работе Режиссера с  ним,  в  работе  времени  и  в

собственном его вживании в роль. Даже посылка в  Европу  минувшей  зимой  за

рукописями  Маркса  не  только  внешне  была  нужна  для  сети  обвинений  в

завязанных связях, но бесцельная свобода гастрольной жизни еще  неотклонимее

предуказывала возврат на главную сцену. И теперь подтучами черных  обвинений

- долгий, бесконечный неарест, изнурительное домашнее томление - оно лучше

разрушало волю жертвы, чем прямое давление Лубянки. (А то  -   и  не  уйдет,

того тоже будет - год).

   Как-то Бухарина вызвал Каганович и в присутствии крупных чекистов устроил

ему очную ставку с Сокольниковым. Тот дал показания о  "параллельном  Правом

Центре"  (т.  е.  параллельном  троцкистскому),  о  подпольной  деятельности

Бухарина. Каганович напористо провел допрос, потом велел увести Сокольникова

и дружески сказал Бухарину: "Все врёт, б...!"

   Однако, газеты продолжали печатать возмущение масс. Бухарин звонил в  ЦК.

Бухарин писал письма: "Дорогой Коба!.. "с просьбой снять  с  него  обвинения

публично. Тогда было напечатано  расплывчатое  заявление  прокуратуры:  "для

обвинения Бухарина не найдено объективных доказательств".

   Радек осенью звонил ему, желая встретиться. Бухарин отгородился:  мы  оба

обвиняемые, зачем навлекать новую тень? Но их дачи известинские были  рядом,

и как-то вечером Радек пришел: "Что' бы я потом ни говорил, знай, что я ни в

чём не виноват. Впрочем - ты уцелеешь: ты же не был связан с троцкистами".

   И Бухарин верил, что он уцелеет, что из партии его  не  исключат - это

было бы чудовищно! К троцкистам он, действительно,  всегда  относился  худо:

вот они поставили себя вне партии - и что' вышло! А надо держаться  вместе,

делать ошибки - так вместе.

   На ноябрьскую демонстрацию (свое прощание с Красной Площадью) они с женой

пошли по  редакционному  пропуску  на  гостевую  трибуну.  Вдруг - к  ним

направился вооружённый красноармеец. Захолонуло! - здесь? в такую минуту?..

Нет, берет под козырек: "Товарищ Сталин  удивляется,  почему  вы  здесь?  Он

просит вас занять свое место на мавзолее".

   Так из жарка в ледок все полгода  и  перекидывали  его.  5-го  декабря  с

ликованием приняли бухаринскую конституцию и нарекли её во веки  сталинской.

На декабрьский пленум ЦК привели Пятакова с выбитыми зубами, ничуть уже и на

себя не похожего. За спиной его стояли немые чекисты (ягодинцы,  Ягода  тоже

ведь проверялся и готовился на роль). Пятаков давал гнуснейшие показания  на

Бухарина и Рыкова, тут же сидевших среди вождей.  Орджоникидзе  приставил  к

уху ладонь (он не дослышивал): "Скажите, а вы [добровольно]  даете  все  эти

показания?" (Заметка! Получил пулю и Орджоникидзе). "Совершенно добровольно"

- пошатывался Пятаков. И в перерыве сказал Бухарину Рыков: "Вот у  Томского

- воля, еще в августе понял и кончил. А мы с тобой, дураки, остались жить".

   Тут гневно  и  проклинающе  выступали  Каганович  (он  так  хотел  верить

невинности Бухарчика! - но не выходило...) и Молотов. А  Сталин! - какое

широкое сердце! какая память на доброе! - "Все-таки я считаю, вина Бухарина

не доказана. Рыков может быть и виноват, но не  Бухарин".  (Это  помимо  его

желания кто-то стягивал обвинения на Бухарина!)

   Из ледка в жарок. Так падает  воля.  Так  вживаются  в  роль  потерянного

героя.

   Тут непрерывно стали на дом носить протоколы допросов: прежних юношей  из

Института Красной Профессуры, и Радека,  и  всех  других  -   и  все  давали

тяжелейшие доказательства бухаринской черной измены. Ему на дом несли не как

обвиняемому, о нет! - как члену ЦК, лишь для осведомления...

   Чаще всего, получив новые материалы, Бухарин говорил  22-х  летней  жене,

только этой весной родившей ему сына: "Читай  ты,  я  не  могу!" - а  сам

зарывался головой под подушку. Два револьвера были  у  него  дома  (и  время

давал ему Сталин!) - он не кончил с собой.

   Разве он не вжился в назначенную роль?..

   И еще один гласный процесс прошел - и еще одну  пачку  расстреляли...  А

Бухарина щадили, а Бухарина не брали...

   В начале февраля 37-го года он решил объявить домашнюю голодовку - чтобы

ЦК разобрался и снял с него обвинения. Объявил в письме Дорогому Кобе - и

честно выдерживал. Тогда созван был пленум ЦК с повесткой:

   1. О преступлениях Правого [Центра].

   2.  Об  антипартийном  поведении  товарища   Бухарина,   выразившемся   в

голодовке.

   И заколебался Бухарин: а может быть  в  самом  деле  он  чем-то  оскорбил

Партию?.. Небритый, исхудалый, уже арестант  и  по  виду,  приплелся  он  на

Пленум. "Что это ты выдумал?" - душевно спросил Дорогой Коба. "Ну  как  же,

если такие обвинения? Хотят из  партии  исключать..."  Сталин  сморщился  от

несуразицы: "Да никто тебя из партии не исключит!"

   И Бухарин поверил, оживился, охотно каялся перед Пленумом,  тут  же  снял

голодовку. (Дома:  "Ну-ка  отрежь  мне  колбасы!  Коба  сказал - меня  не

исключат".) Но в ходе пленума Каганович и Молотов  (вот  ведь  дерзкие!  вот

ведь со Сталиным не считаются!) *(37) обзывали Бухарина фашистским  наймитом

и требовали расстрелять.

   И снова пал духом Бухарин, и в последние свои дни стал сочинять "письмо к

будущему ЦК". Заученное  наизусть  и  так  сохраненное,  оно  недавно  стало

известно всему миру. Однако не сотрясло его. *(38) Ибо что решил этот острый

блестящий теоретик донести до потомства в своих последних словах?  Еще  один

вопль восстановить  его  в  партии  (дорогим  позором  заплатил  он  за  эту

преданность!).  И  еще  одно  заверение,  что   "полностью   одобряет"   всё

происшедшее до  1937-го  года  включительно.  А  значит  -   не  только  все

предыдущие глумливые процессы, но и - все зловонные  потоки  нашей  великой

тюремной канализации!

   Так он расписался, что достоин нырнуть в них же...

   Наконец, он вполне  созрел  быть  отданным  в  руки  суфлеров  и  младших

режиссеров - этот  мускулистый  человек,  охотник  и  борец!  (В  шуточных

схватках при членах ЦК он сколько раз клал Кобу на лопатки!  -   наверно,  и

этого не мог ему Коба простить.)

   И у подготовленного так, и у разрушенного так, что ему  уже  и  пытки  не

нужны - чем у него позиция сильней, чем была у Якубовича в 1931-м  году?  В

чём не подвластен он тем самым двум аргументам?  Даже  он  слабей  еще,  ибо

Якубович смерти жаждал, а Бухарин её боится.

   И оставался уже нетрудный диалог с Вышинским по схеме:

   - Верно ли, что  всякая  оппозиция  против  Партии  есть  борьба  против

Партии? - Вообще - да. Фактически - да.--  Но  борьба  против  Партии  не

может не перерасти в войну против Партии. - По  логике  вещей - да. -

Значит, с убеждениями оппозиции в конце концов могли бы быть совершены любые

мерзости против Партии  (убийства,  шпионства,  распродажа  Родины)?  -  Но

позвольте, они не были совершены. - [Но  могли]  бы? - Ну,  теоретически

говоря... (ведь теоретики!..) - Но высшими-то интересами для  вас  остаются

интересы Партии? - Да,  конечно,  конечно! - Так  вот  осталось  совсем

небольшое расхождение: надо реализовать  эвентуальность,  надо  в  интересах

посрамления всякой впредь оппозиционной идеи - признать  за  [совершённое]

то, что только [могло] теоретически совершиться. Ведь могло же? - Могло...

- Так надо возможное признать действительным,  только  и  всего.  Небольшой

философский переход. Договорились?.. Да, еще! ну, не вам объяснять: если  вы

теперь на суде отступите и скажете что-нибудь иначе - вы понимаете, что  вы

только сыграете на руку мировой буржуазии и только повредите Партии.  Ну  и,

разумеется, вы сами тогда не легкой умрете смертью. А всё сойдет  хорошо -

мы, конечно, оставим вас жить: тайно отправим на остров Монте-Кристо  и  там

вы будет работать над экономикой социализма. - Но в прошлых  процессах  вы,

кажется, расстреляли? - Ну, что вы  сравниваете - [[они]]  и  [[вы]]!  И

потом, мы многих оставили, это только по газетам.

   Так может, уж такой густой загадки и нет?

   Всё та же непобедимая  мелодия,  через  столько  уже  процессов,  лишь  в

вариациях: [ведь мы же с вами - коммунисты!] И как же вы  могли  склониться

- выступить против нас? Покайтесь! Ведь вы и мы вместе - это [[мы]]!

   Медленно зреет в обществе историческое  понимание.  А  когда  созреет -

такое простое. Ни в 1922-м, ни в 1924-м, ни в 1937-м еще не могли подсудимые

так укрепиться в точке зрения, чтоб  на  эту  завораживающую  замораживающую

мелодию крикнуть с поднятой головой:

   - Нет, С ВАМИ мы не революционеры!.. Нет, С ВАМИ мы не русские!.. Нет, С

ВАМИ мы не коммунисты!

   А кажется, только бы крикнуть! - и  рассыпались  декорации,  обвалилась

шуткатурка грима, бежал по черной лестнице режиссер, и суфлеры  шнырнули  по

норам крысиным. И на дворе бы - 1967-й год!

 

 

 

   Но даже и прекрасно удавшиеся спектакли были дороги,  хлопотны.  И  решил

Сталин больше не пользоваться открытыми процессами.

   Вернее, был у него в 37-м году  замах  провести  широкую  сеть  публичных

процессов в [районах] - чтобы черная  душа  оппозиции  стала  наглядна  для

[масс]. Но не нашлось хороших  режиссеров,  непосильно  было  так  тщательно

готовиться, и сами обвиняемые были не такие замысловатые -   и  получился  у

Сталина конфуз, да только об этом мало кто знает.  На  нескольких  процессах

сорвалось - и было оставлено.

   Об одном таком процессе уместно здесь рассказать - о  [кадыйском  деле],

подробные отчеты которого уже начали было печаться  в  ивановской  областной

газете.

   В конце 1934 года в дальней  глухомани  Ивановской  области  на  стыке  с

Костромской и Нижегородской, создан был новый район,  и  центром  его  стало

старинное неторопливое село Кадый. Новое руководство было назначено туда  из

разных мест, и сознакомились уже в Кадые. Они увидели глухой печальный нищий

край, изможденный хлебозаготовками, тогда как требовал он, напротив,  помощи

деньгами, машинами и разумного ведения хозяйства. Так сложилось, что  первый

секретарь райкома Федор Иванович Смирнов был  человек  со  стойким  чувством

справедливости,  заврайзо  Ставров - коренной  мужик,  из   крестьян  -

"интенсивников", то есть тех рачительных и  грамотных  крестьян,  которые  в

20-х годах вели свое хозяйство на основах науки (за что и  поощрялись  тогда

советской властью; еще не решено было тогда,  что  всех  этих  интенсивников

придется выгребать). Из-за того, что Ставров вступил в партию, он  не  погиб

при раскулачивании (а быть  может  и  сам  раскулачивал?).  На  новом  месте

попытались они что-то для крестьян сделать, но сверху скатывались  директивы

и каждая - против их начинаний: как будто нарочно изобретали там,  наверху,

чтоб сделать мужикам горше и круче. И однажды кадыйцы написали  докладную  в

область, что необходимо [снизить] план хлебозаготовок - район не может  его

выполнить, иначе обнищает дальше опасного предела. Надо вспомнить обстановку

30-х годов (да только ли 30-х?), чтобы оценить, какое это было  святотатство

против Плана и какой бунт против власти! Но по ухваткам того же времени меры

не были приняты в лоб и сверху, а пущены на местную самодеятельность.  Когда

Смирнов был в  отпуске,  его  заместитель  Василий  Федорович  Романов,  2-й

секретарь, провел такую резолюцию на райкоме: "успехи  района  были  бы  еще

более блестящими (?), если бы не троцкист Ставров".  Началось  "персональное

дело" Ставрова. (Интересна ухватка:  [разделить]!  Смирнова  пока  напугать,

нейтрализовать, заставить отшатнуться, а до него потом доберемся - это  в

малых масштабах  именно  сталинская  тактика  в  ЦК.)  На  бурных  партийных

собраниях выяснилось однако, что  Ставров  стол  троцкист,  сколько  римский

иезуит. Заведующий РайПО Василий Григорьевич Власов,  человек  со  случайным

клочным образованием, но тех самобытных способностей, которые так удивляют в

русских,  кооператор-самородок,  красноречивый,   находчивый   в   диспутах,

запаляющийся до полного раскала вокруг того, что он считает верным,  убеждал

партийное собрание [исключить] из партии - Романова, секретаря  райкома  за

клевету! И дали Романову выговор! Последнее слово Романова очень  характерно

для этой породы людей и их уверенности  в  общей  обстановке:  "Хотя  тут  и

доказали, что Ставров - не  троцкист,  [но]  я  уверен,  что  он  троцкист.

[Партия разберется], и в моем выговоре тоже." И  Партия  разобралась:  почти

немедленно  районное  НКВД   арестовало   Ставрова,   через   месяц  -   и

предрайисполкома эстонца Универа - и вместо него  Романов  стал  предРИКом.

Ставрова отвезли в областное НКВД, там он сознался: что он - троцкист;  что

он всю жизнь блокировался с эсерами;  что  в  своем  районе  состоит  членом

подпольной [правой] организации (букет - тоже достойный  того  времени,  не

хватает прямой связи с Антантой). Может быть, он и  не  сознался,  но  этого

никто никогда не узнает, потому что в Ивановской внутрянке  он  под  пытками

умер. А листы  протоколов  были  написаны.  Вскоре  арестовали  и  секретаря

райкома Смирнова, главу предполагаемой правой организации; завРайФо Сабурова

и еще кого-то.

   Интересно, как решалась  судьба  Власова.  Нового  предрика  Романова  он

недавно призывал исключить из партии. Как  смертельно  он  обидел  районного

прокурора Русова, мы уже писали (глава 4). Председателя рай-НКВД Крылова  Н.

И. он обидел тем, что отстоял от посадки за мнимое вредительство двух  своих

оборотистых толковых кооператоров с  замутненным  соцпроисхождением  (Власов

всегда брал на работу всяких "бывших" - они отлично владели делом и к  тому

же старались; пролетарские же выдвиженцы ничего не умели и ничего главное не

хотели делать). И всё-таки НКВД еще  готово  было  пойти  с  кооперацией  на

мировую! Заместитель райНКВД Сорокин сам пришел в РайПО и предложил Власову:

дать для НКВД бесплатно  ("как-нибудь  потом  спишешь")  на  семьсот  рублей

мануфактуры (тряпичники! а для Власова это было две  месячных  зарплаты,  он

крохи не брал незаконной). "Не дадите - будете жалеть". Власов выгнал  его:

"Как вы смеете мне, коммунисту, предлагать такую сделку!" На другой же  день

в РайПО явился Крылов уже как представитель райкома партии (этот маскарад  и

все приемчики - душа 37-го года!) и [велел] собрать  партийное  собрание  с

повесткой   дня:   "О   вредительской   деятельности   Смирнова-Универа    в

потребительской кооперации", докладчик - товарищ Власов. Тут что ни  прием,

то перл! Никто пока не обвиняет Власова! Но достаточно ему сказать два слова

о вредительской деятельности  бывшего  секретаря  райкома  в  его,  Власова,

области, и  НКВД  прервет:  "а  где  же  были  [вы]?  почему  вы  не  пришли

своевременно к нам?" В таком положении многие  терялись  и  увязали.  Но  не

Власов! Он сразу же ответил: "Я делать доклада не  буду!  Пусть  докладчиком

будет Крылов - ведь это он арестовал и ведет дело Смирнова-Универа!" Крылов

отказался: "Я не в курсе". Власов: "А если даже [вы] не в курсе - так  они

арестованы без основания!" И собрание просто не состоялось. Но часто ли люди

смели обороняться? (Обстановка 37-го года не будет  полной,  мы  утеряем  из

виду еще сильных людей и сильные  решения,  если  не  упомянем,  что  поздно

вечером того же дня в кабинет к Власову пришли старш

 

алтер РайПО Т. и заместитель его Н. и принесли ему десять тысяч рублей: "Василий Григорьевич! Бегите этой ночью! Только этой ночью, иначе вы пропали!" Но Власов считал, что не пристало коммунисту бежать.) На утро в районной газете появилась резкая заметка о работе РайПО (надо сказать, в 37-м году [печать] была всегда рука об руку с НКВД), к вечеру предложено было Власову сделать в райкоме отчет о работе (что ни шаг - то всесоюзный тип!).

   Это был 1937 год, второй год Мiкоjаn-рrоsреritу в Москве и других крупных

городах, и сейчас иногда встретишь у журналистов и  писателей  воспоминания,

как уже тогда наступала сытость. Это вошло в историю и рискует там остаться.

А между тем в  ноябре  1936  года,  через  два  года  после  отмены  хлебных

карточек, было издано по Ивановской (и другим) области тайное распоряжение о

[запрете мучной торговли]. В те годы многие  хозяйки  в  мелких  городах,  а

особенно в сёлах и деревнях, еще пекли хлеб  сами.  Запрет  мучной  торговли

означал: хлеба не есть! В районном  центре  Кадые  образовались  непомерные,

никогда не виданные хлебные очереди (впрочем,  нанесли  удар  и  по  ним:  в

феврале 1937-го запрещено было выпекать в райцентрах  черный  хлеб,  а  лишь

дорогой белый).  В  Кадыйском  же  районе  не  было  других  пекарен,  кроме

районной, из деревень теперь валили за черным сюда. И мука на складах  РайПО

была, но двумя запретами перегорожены были все пути дать её людям!!  Власов,

однако нашелся и вопреки государственным хитрым установлениям накормил район

в тот год: он отправился по колхозам и в восьми из них договорился, что те в

пустующих "кулацких" избах создадут общественные пекарни (то  есть  попросту

привезут дров и поставят баб к готовым русским печам, но - общественным,  а

не личным), РайПО же обязуется снабжать их мукой. Вечная  простота  решения,

когда оно уже найдено! Не строя пекарен (у него не было средств)  Власов  их

построил за один день. Не ведя мучной торговли он непрерывно  отпускал  муку

со склада и требовал из области еще. Не продавая в райцентре черного  хлеба,

он давал району черный хлеб. Да, буквы постановления он не  нарушил,  но  он

нарушил [дух] постановления - экономить муку, а народ - морить - и  его

было за что [критиковать] на райкоме.

   После этой критики еще одну  ночь  он  пережил,  а  днем  был  арестован.

Строгий маленький петушок (маленького роста, он  всегда  держался  несколько

заносчиво, закидывая голову) он попытался  не  сдать  партбилета  (вчера  на

райкоме не было решения об  его  исключении!)  и  депутатскую  карточку  (он

избран  народом   и   нет   решения   РИКа   о   лишении   его   депутатской

неприкосновенности!). Но милиционеры не разумели  таких  формальностей,  они

накинулись и отняли силой. - Из РайПО его вели в НКВД по улице Кадыя  днем,

и молодой товаровед его, комсомолец, из окна  райкома  увидел.  Еще  не  все

тогда люди (особенно в деревнях по простоте) научились говорить не  то,  что

думают. Товаровед воскликнул: "Вот сволочи! И моего хозяина взяли!"  Тут  же

не выходя из комнаты, его исключили и  из  райкома  и  из  комсомола,  и  он

покатился известной тропкой в яму.

   Власов был поздно взят по сравнению со  своими  однодельцами,  дело  было

почти завершено уже без него и теперь подстраивалось под  открытый  процесс.

Его привезли в Ивановскую внутрянку, но, как на последнего, на него  уже  не

было нажима с пристрастием, снято было два коротких допроса, не был допрошен

ни единый свидетель, и папка  следственного  дела  была  наполнена  сводками

РайПО и вырезками из  районной  газеты.  Власов  обвинялся:  1)  В  создании

очередей за хлебом; 2) в недостаточном ассортиментном минимуме товаров  (как

будто где-то эти товары были и кто-то предлагал  их  Кадыю);  3)  в  излишке

завезенной соли (а это был обязательный "мобилизационный" запас - ведь  по

старинке в России на случай войны всегда боятся остаться без соли).

   В конце сентября обвиняемых повезли на открытый процесс в Кадый. Это  был

путь не близкий (вспомнишь дешевизну ОСО и закрытых судов!): от  Иваново  до

Кинешмы - столыпинским вагоном, от Кинешмы до Кадыя -   110  километров  на

автомобилях.  Автомобилей  было  больше  десятка  --  и  следуя  необычайной

вереницей по пустынному старому тракту, они вызывали в  деревнях  изумление,

страх и предчувствие войны. За безупречную и устрашающую  организация  всего

процесса  отвечал  Клюгин  (начальник  спецсекретного  отдела  ОблНКВД,   по

контрреволюционным организациям). Охрана была - сорок  человек  из  резерва

конной милиции, и каждый день с 24 по 27 сентября их вели по Кадыю с саблями

наголо и выхваченными наганами из РайНКВД в недостроенный клуб и назад - по

селу, где они недавно были правительством. Окна в клубе уже были  вставлены,

сцена же - недостроена, не было электричества (вообще его не было в Кадые),

и вечерами суд заседал при керосиновых лампах. Публику привозили из колхозов

по разверстке. Валил и весь Кадый. Не только сидели на скамьях и  на  окнах,

но густо стояли в проходах, так что человек до семисот умещалось всякий  раз

(на Руси всё-таки  эти  зрелища  всегда  любят).  Передние  же  скамьи  были

постоянно отводимы  коммунистам,  чтобы  суд  всегда  имел  благожелательную

опору.

   Составлено  было  спецприсутствие  областного  суда  из  зампред  облсуда

Шубина, членов - Биче  и  Заозёрова.  Выпускник  Дерптского  университета

областной прокурор Карасик вел обвинение (хотя обвиняемые все отказались  от

защиты, но казенный адвокат был  им  навязан  для  того,  чтобы  процесс  не

остался без прокурора). Обвинительное заключение, торжественное,  грозное  и

длинное сводилось к  тому,  что  в  Кадыйском  районе  орудовала  подпольная

право-бухаринская группа, созданная из Иванова (сиречь - жди арестов и там)

и ставившая целью посредством вредительства  свергнуть  советскую  власть  в

селе Кадый (большего захолустья [правые] не могли найти для начала!)

   Прокурор  заявил  ходатайство:  хотя  Ставров  умер  в  тюрьме,  но   его

предсмертные показания зачитать здесь  и  считать  данными  на  суде  (а  на

ставровских-то показаниях все обвинения группы и построены!). Суд  согласен:

включить  показания  умершего,  как  если  б  он  был  жив  (с  тем,  однако

преимуществом, что уже никто из подсудимых не сумеет его оспорить).

   Но кадыйская темнота этих ученых тонкостей не уловила, она  ждет - что

дальше.  Зачитываются  и  заново  протоколируются   показания   убитого   на

следствии. Начинается опрос подсудимых и - конфуз - ВСЕ  они  ОТКАЗЫВАЮТСЯ

от своих признаний, сделанных на следствии!

   Неизвестно, как поступили бы  в  этом  случае  в  Октябрьском  зале  Дома

Союзов, - а здесь решено без стыда продолжать! Судья упрекает:  как  же  вы

могли на следствии  показывать  иначе?  Универ,  ослабевший,  едва  слышимым

голосом: "как коммунист, я не могу на открытом суде рассказывать  о  методах

допроса в НКВД" (вот  и  модель  бухаринского  процесса!  вот  это-то  их  и

сковывает: они больше всего блюдут, чтобы народ не подумал худо о партии. Их

судьи давно уже оставили эту заботу).

   В перерыве  Клюгин  обходит  камеры  подсудимых.  Власову:  "Слышал,  как

скурвились Смирнов и Универ, сволочи? Ты же должен признать себя виновным  и

рассказывать всю правду!" - "Только правду! - охотно  соглашается  еще  не

ослабевший Власов. - Только  правду,  что  вы  ничем  не  отличаетесь  от

германских   фашистов!"   Клюгин   свирепеет:   "Смотри,    б....,    кровью

расплатишься!". *(39) С этого времени в  процессе  Власов  со  вторых  ролей

переводится на первые - как [идейный вдохновитель] группы.

   Толпе, забивающей проходы,  яснеет  вот  когда.  Суд  бесстрашно  ломится

разговаривать о хлебных очередях, о том, что каждого тут и держит  за  живое

(хотя,  конечно,  перед  процессом  хлеб  продавали  несчитанно,  и  сегодня

очередей нет). Вопрос подсудимому Смирнову: "Знали вы о хлебных  очередях  в

районе?" "Да, конечно, они тянулись от магазина к самому зданию райкома". "И

что же вы предприняли?" Несмотря  на  истязания,  Смирнов  сохранил  звучный

голос и покойную уверенность в правоте. Этот ширококостый  русый  человек  с

простым лицом не торопится и зал слышит каждое слово: "Так как все обращения

в областные организации не помогали, я поручил  Власову  написать  докладную

товарищу Сталину" - "И почему же вы её не написали?" (Они еще  не  знают!..

Проворонили!) - "Мы написали, и я её отправил фельдсвязью прямо в ЦК, минуя

область. Копия сохранилась в делах райкома".

   Не дышит зал. Суд переполошен, и не надо бы дальше спрашивать, но  кто-то

все же спрашивает:

   - И что же?

   Да этот вопрос у всех в зале на губах: "И что же?"

   Смирнов не рыдает, не стонет над гибелью идеала  (вот  этого  не  хватает

московским процессам!). Он отвечает звучно, спокойно:

   - Ничего. [Ответа не было].

   В его усталом голосе: так я, собственно, и ожидал.

   ОТВЕТА НЕ БЫЛО! От Отца и Учителя ответа не было!  Открытый  процесс  уже

достиг своей вершины! уже он показал массе черное нутро Людоеда! Уже суд мог

бы и закрыться! Но нет, на это не хватает им такта и ума, и они еще три  дня

будут толочься на подмоченном месте.

   Прокурор разоряется: двурушничество! Вот значит вы как! - одной  рукой

вредили, а другой смели  писать  товарищу  Сталину!  И  еще  ждали  от  него

ответа?? Пусть ответит подсудимый Власов - как  он  додумался  до  такого

кошмарного вредительства - прекратить  продажу  муки?  прекратить  выпечку

ржаного хлеба в районном центре?

   Петушка Власова  и  поднимать  не  надо,  он  сам  торопится  вскочить  и

пронзительно кричит на весь зал:

   - Я согласен полностью ответить за это перед  судом,  если  вы  покинете

трибуну обвинителя, прокурор Карасик, и сядете рядом со мной!

   Ничего не понятно. Шум, крики. Призовите к порядку, что такое?..

   Получив слово таким захватом, Власов теперь охотно разъясняет:

   - На запрет продажи муки, на запрет выпечки хлеба  пришли  постановления

президиума Облисполкома. Постоянным  членом  президиума  является  областной

прокурор Карасик. Если  это  вредительство - почему  же  вы  не  наложили

прокурорского запрета? Значит, вы - вредитель раньше меня?..

   Прокурор задохнулся, удар верный и быстрый. Не находится и суд. Мямлит:

   - Если надо будет (?) - будем судить и прокурора. А сегодня судим вас.

   (Две правды - зависит от ранга!)

    - Так я  требую,  чтоб  его  увели  с  прокурорской  кафедры! - клюет

неугомонный неуемный Власов.

   Перерыв...

   Ну, какое воспитательное значение для массы имеет подобный процесс?

   А они тянут свое. После допроса обвиняемых начинаются допросы свидетелей.

Бухгалтер Н.

   - Что вам известно о вредительской деяетельности Власова?

   - Ничего.

   - Как это может быть?

   - Я был в свидетельской комнате, я не слышал, что говорилось.

   - Не надо слышать! Через ваши руки проходило  много  документов,  вы  не

могли не знать.

   - Документы все были в порядке.

   - Но вот - пачка районных  газет,  даже  тут  сказано  о  вредительской

деятельности Власова. А вы ничего не знаете?

   - Так и допрашивайте тех, кто писал эти статьи!

   Заведующая хлебным магазином.

   - Скажите, много ли у советской власти хлеба?

   (А ну-ка! Что ответить?.. Кто решится сказать: я не считал?).

   - Много...

   - А почему ж у вас очереди?

   - Не знаю...

   - От кого это зависит?

   - Не знаю...

   - Ну, как не знаете? У вас кто был руководитель?

   - Василий Григорьевич.

   - Какой к чертям Василий Григорьевич! Подсудимый Власов! Значит от  него

и зависело.

   Свидетельница молчит.

   Председатель  диктует   секретарю:   "Ответ.   Вследствие   вредительской

деятельности Власова  создавались  хлебные  очереди,  несмотря  на  огромные

запасы хлеба у советской власти".

   Подавляя собственные опасения, прокурор произнес  гневную  длинную  речь.

Защитник в основном защищал себя, подчеркивая, что интересы родины  ему  так

же дороги, как и любому честному гражданину.

   В последнем слове Смирнов ни о чём не просил и ни в чём  не  раскаивался.

Сколько можно  восстановить  теперь,  это  был  человек  твердый  и  слишком

прямодушный, чтобы пронести голову целой через 37-й год.

   Когда Сабуров пропросил сохранить ему жизнь - "не для меня, но для  моих

маленьких детей", Власов с досадой одернул его за пиджак: "Дурак ты!"

   Сам Власов не упустил последнего случая высказать дерзость:

   - Я не считаю вас за суд, а  за  артистов,  играющих  водевиль  суда  по

написанным ролям. Вы - исполнители гнусной провокации НКВД.  Все  равно  вы

приговорите меня к расстрелу, что'  б  я  вам  ни  сказал.  Я  только  верю:

наступит время - и вы станете на наше место!.. *(40)

   С семи часов вечера и до часу ночи суд сочинял приговор, а в  зале  клуба

горели керосиновые лампы, сидели под саблями подсудимые, и гудел  народ,  не

расходясь.

   Как долго писали приговр, так долго и читали его  с  нагромождением  всех

фантастических вредительских действий, связей и замыслов. Смирнова, Универа,

Сабурова и Власова приговорили к расстрелу, двух к 10  годам,  одного - к

восьми.  Кроме  того  выводы  суда  вели  к  разоблачению  в  Кадые  еще   и

комсомольской  вредительской  организации  (её  и  не  замедлили   посадить;

товароведа молодого помните?), а в Иванове - центра подпольных организаций,

в свою очередь, конечно, подчиненного Москве (под Бухарина пошел подкоп).

   После  торжественных  слов  "к  расстрелу!"  судья  оставил   паузу   для

аплодисментов - но в зале было такое мрачное напряжение, слышны были вздохи

и плач людей чужих, крики и обмороки родственников, что даже с двух передних

скамей, где сидели члены партии, аплодисментов не зазвучало, а это уже  было

совсем неприлично. "Ой, батюшки, что ж вы  делаете?!" - кричали  суду  из

зала. Отчаянно залилась жена Универа. И в полутьме зала  в  толпе  произошло

движение. Власов крикнул передним скамьям:

   - Ну что ж вы-то, сволочи, не хлопаете? Коммунисты!

   Политрук взвода охраны подбежал и  стал  тыкать  ему  в  лицо  револьвер.

Власов потянулся вырвать револьвер, подбежал милиционер  и  отбросил  своего

политрука, допустившего ошибку. Начальник конвоя скомандовал "К ружью!" - и

тридцать карабинов милицейской охраны и пистолеты  местных  НКВД'истов  были

направлены на подсудимых и  на  толпу  (так  и  казалось,  что  она  кинется

отбивать осуждённых).

   Зал был освещен всего лишь несколькими керосиновыми лампами,  и  полутьма

увеличивала общую путаницу и страх. Толпа, окончательно убежденная  если  не

судебным процессом, то направленными на неё теперь карабинами,  в  панике  и

давясь, полезла не только в двери, но и в окна. Затерещало дерево, зазвенели

стёкла. Едва не затоптанная без сознания, осталась лежать  под  стульями  до

утра жена Универа.

   Аплодисментов так и не было... *(41)

   А приговоренных не только нельзя было тотчас же  расстрелять,  но  теперь

еще пуще надо было охранять, потому что им-то терять уже больше было нечего,

а надлежало для расстрела препроводить их в областной центр.

   С первой задачей - этапировать их по ночной  улице  в  НКВД,  справились

так: каждого приговоренного сопровождало пятеро. Один нес фонарь.  Один  шел

впереди с поднятым  пистолетом.  Двое  держали  смертника  под  руки  и  еще

пистолеты  в  своих  свободных  руках.  Еще   один   шел   сзади,   нацелясь

приговоренному в спину.

   Остальная  милиция  была  расставлена  равномерно,  чтобы   предотвратить

нападение толпы.

   Теперь каждый разумный человек согласистся,  что  если  бы  возюкаться  с

открытыми судами, - НКВД никогда бы не выполнило своей великой задачи.

   Вот почему открытые политические процессы в нашей стране не привились.

 

 

   1. Ленин, 5 изд., 54, стр. 265-266.

 

   2. Крыленко, стр. 437.

 

   3.   А   членами    были    старые    революционеры    Васильев-Южин    и

Антонов-Саратовский. Располагало само уже простецкое  звучание  их  фамилий.

Запоминаются. Вдруг в 1962 г. читаешь  в  "Известиях"  некрологи  о  жертвах

репрессий - и кто же подписал? Долгожитель Антонов-Саратовский!

 

   4. "Правда", 24 мая 1928 г., стр. 3.

 

   5. "Известия", 24 мая 1929 г.

 

   6. Очень может быть, что этот его неуспех запал в недобрую память Вождя и

определил символическую гибель бывшего прокурора - от той же гильотины.

 

   7. "Процесс Промпартии", из-во "Советское законодательство", М. 1931.

 

   7. Там же, стр. 453

 

   8. "Процесс Промпартии", стр. 488.

 

   10. "Процесс Промпартии", стр. 325.

 

   11. "Процесс Промпартии", стр. 365.

 

   12. Стр. 204

 

   13. Стр. 202

 

   14. Стр. 425

 

   15. Стр. 356

 

   16. Эту стрелку - кто начертил Крыленке на папиросной пачке? Не тот  ли,

кто всю нашу оборону продумал к 1941 году?..

 

   17. "Процесс Промпартии", стр. 356, нисколько не шутят.

 

   18. Стр. 409

 

   19. "Процесс Промпартии", из речи Крыленки, стр. 437

 

   20. "Промпартия", стр. 228

 

   21. "Промпартия", стр. 354

 

   22. Стр. 358

 

   23. Стр. 452

 

   24. Стр. 454

 

   25. Иванов-Разумник - "Тюрьмы и ссылки", изд. им. Чехова.

 

   26. Рамзин незаслуженно  обойден  русской  памятью.  Я  думаю  он  вполне

выслужил стать нарицательным типом цинического и  ослепительного  предателя.

Бенгальский огонь предательства! Не он был за эту эпоху, но он - на виду.

 

   27. "Промпартия", стр. 504. Вот как У НАС говорилось в 1930-м, когда  Мао

еще ходил в молодых.

 

   28. "Промпартия", стр. 510

 

   29. Стр. 49

 

   30. Стр. 508

 

   31. Стр. 509. И всегда у пролетариата главное почему-то [[чутьё]]...  Всё

через ноздри.

 

   32. В реабилитации ему отказано: ведь процесс их вошел в золотые скрижали

нашей истории, ведь ни камня вытаскивать нельзя - как бы не рухнуло! За  М.

П. Я. остается судимость, но в утеху назначена  [[персональная]]  пенсия  за

революционную деятельность! Каких только уродств у нас не бывает.

 

   33. Одним из них был Кузьма А. Гвоздев, горькой судьбы  человек, - тот

самый Гвоздев, пред. рабочей группы при Военно-Промышленном  комитете,  кого

по крайней глупости посадило царское правительство в 1916 г., а  Февральская

революция   сделала    министром    труда.    Гвоздев    стал    одним    из

мучеников-[[долгосидчиков]] ГУЛага. Не знаю, сколько он сидел до 1930-го,  а

с 30-го сидел непрерывно, и еще в 1952 г. мои друзья знали  его  в  Спасском

легере (Казахстан).

 

   34. Не путать с генштаба полковником Якубовичем, который в то же время на

тех же заседаниях представлял военное министерство.

 

   35. Все данные здесь - из 41 тома Энциклопедического  словаря  "Гранат",

где  собраны  автобиографические  или  достоверные   биографические   очерки

деятелей РКП(б).

 

   36. Одного Ефима Цейтлина отстоял, и то не надолго.

 

   37. Каких мы богатейших показаний лишаемся, покоя благородную молотовскую

старость!

 

   38. Как и "будущее ЦК".

 

   39. Скоро, скоро прольется твоя собственная! - в ежовский косяк гебистов

захвачен будет Клюгин и в лагере зарублен стукачом Губайдулиным.

 

   40. Говоря обобщенно, - в этом одном он ошибся.

 

   41. Пусть маленькое примечание будет посвящено восьмилетней  девочке  Зое

Власовой. Она любила отца взахлеб. Больше она не смогла учиться в школе  (её

дразнили: "твой папа вредитель!" она вступала в драку: "мой папа хороший!").

Она прожила после суда всего один год (до того не болела), за  этот  год  НИ

РАЗУ  НЕ  ЗАСМЕЯЛАСЬ,  ходила  всегда  с  опущенной   головой,   и   старухи

предсказывали: "в землю глядит,  умрет  скоро".  Она  умерла  от  воспаления

мозговой оболочки, и при смерти все кричала: "Где мой папа? Дайте мне папу!"

   Когда мы подсчитываем миллионы погибших в лагерях, мы  забываем  умножить

на два, на три...

 

<<< Александр Солженицын: АРХИПЕЛАГ ГУЛАГ     Следующая глава  >>> 

 

Смотрите также:

В. Шаламов. Колымские рассказы. Очерки преступного мира

Архипелаг ГУЛАГ

Троцкий "Сталин"

"Дело" Гумилёва
Воспоминания дочери Сталина

Тамбовский волк тебе товарищ