Из «Девятнадцати древних стихотворений»

* * *

В пути и в пути,

все время в пути и в пути..,

И мы, господин,

расстались на целую жизнь.

Меж нами лежат

бессчетные тысячи ли,

И каждый из нас

у самого края небес.

Дорога твоя

опасна да и далека.

Увидеться вновь, кто знает,

придется ли нам?

Конь хуских степей[1]

за северным ветром бежит,

И птицы Юэ[2] гнездятся

на южных ветвях.

А вот от меня все далее ты,

что ни день.

Одежда висит

свободней на мне, что ни день.

Плывут облака,

все белое солнце закрыв.

И странник в дали

забыл, как вернуться домой.

Тоска по тебе

состарила сразу меня.

Вслед месяцам год

приходит внезапно к концу.

Но хватит уже,

не буду о том говорить...

Себя береги,

ешь вовремя в долгом пути!

* * *

Зелена‑зелена

на речном берегу трава.

Густо‑густо листвой

ветви ив покрыты в саду.

Хороша‑хороша

в доме женщина наверху —

Так мила и светла —

У распахнутого окна.

Нежен‑нежен и чист

легкий слой белил и румян.

И тонки и длинны

пальцы белых прелестных рук.

Та, что в юные дни

для веселых пела домов,

Обратилась теперь

в ту, что мужа из странствий ждет.

Из чужой стороны

он никак не вернется к ней,

И пустую постель

очень трудно хранить одной.

* * *

Вечно зелен, растет

кипарис на вершине горы.

Недвижимы, лежат

камни в горном ущелье в реке.

А живет человек

между небом и этой землей

Так непрочно, как будто

он странник и в дальнем пути.

Только доу вина —

и веселье и радость у нас:

Важно вкус восхвалить,

малой мерою не пренебречь.

Я повозку погнал,—

свою клячу кнутом подстегнул

И поехал гулять

там, где Бань[3], на просторах, где Ло.

Стольный город Лоян,—

до чего он роскошен и горд.

«Шапки и пояса»[4]

в нем не смешиваются с толпой.

И сквозь улицы в нем

переулки с обеих сторон,

Там у ванов и хоу[5]

пожалованные дома.

Два огромных дворца

издалёка друг в друга глядят

Парой башен, взнесенных

на сто или более чи.

И повсюду пиры,

и в веселых утехах сердца!

А печаль, а печаль

как же так подступает сюда?

* * *

Проезжая рекою,

лотосов я нарвал.

В орхидеевой топи

много душистых трав.

Все, что здесь собираю,

в дар я пошлю кому?

К той,  о ком мои думы,

слишком далекий путь.

Я назад обернулся

глянуть на дом родной.

Но большая дорога

тянется в пустоте.

Два так любящих сердца

разделены навек.

Только горе и зная,

к старости мы придем.

* * *

У нас во дворе

чудесное дерево есть.

В зеленой листве

раскрылись на  нем  цветы.

Я ветку тяну,

срываю ее красу,

Чтоб эти цветы

любимому поднести.

Их запах уже

наполнил мои рукава.

А он далеко —

цветы не дойдут туда.

Простые цветы,

казалось бы, что дарить?

Они говорят,

как давно мы в разлуке с ним!

*  *  *

Я назад повернул

и погнал лошадей моих прямо,

Далеко‑далеко

их пустил по великой дороге.

Я куда ни взгляну —

беспредельны просторы,  бескрайни!

Всюду  ветер  восточный

колышет деревья и травы.

Я нигде не встречаю

того, что здесь ранее было,—

Как же можно хотеть,

чтоб движенье замедлила старость!

И цветенью и тлену

свое предназначено время.

Потому‑то успех

огорчает неранним приходом.

Ни один человек

не подобен металлу и камню,

И не в силах никто

больше срока продлить себе годы.

Так нежданно, так вдруг

превращенье[6] и нас постигает,

Только добрую славу

оставляя сокровищем вечным.

* * *

Все то, что ушло,

отчуждается с каждым днем,

И то, что приходит,

роднее нам с каждым днем...

Шагнув  за  ворота

предместья, гляжу вперед

И только и вижу

холмы и надгробья в ряд.

А древних могилы

распаханы под поля,

Кипарисы и сосны

порублены на дрова.

И листья осин

здесь печальным  ветром полны.

Шумит он, шумит,

убивая меня тоской.

Мне снова прийти бы

ко входу в родимый дом.

Я хочу возвратиться,

и нет предо мной дорог!

* * *

Человеческий век

не вмещает и ста годов.

Но содержит  всегда

он на тысячу лет забот.

Когда краток твой день

и досадно, что ночь длинна,

Почему бы тебе

со свечою не побродить?

Если радость пришла,

не теряй ее ни на миг:

Разве можешь ты знать,

что наступит будущий год!

Безрассудный глупец —

кто дрожит над своим добром.

Ожидает его

непочтительных внуков смех.

Как преданье гласит,

вечной жизни Цяо[7] достиг.

Очень мало притом

на бессмертье надежд у нас.

* * *

Ясный месяц на небе —

белый и яркий‑яркий —

Осветил в моей спальне

шелковый полог кровати.

И в тоске и печали

глаз я уже не смыкаю

И, накинув одежду,

не нахожу себе места...

У тебя на чужбине

хоть и бывает радость,

Ты бы все‑таки лучше

в дом наш скорей вернулся.

Выхожу из покоев,

долго одна блуждаю.

О тоске моей мысли

разве кому перескажешь?..

И, вглядевшись в дорогу,

снова к себе возвращаюсь.

Тихо падая, слезы

платье мое орошают.

Из «Девятнадцати древних стихотворений» ‑ так называется цикл, помещенный Сяо Туном (VI в.) в его «Вэньсюань» («Литературном изборнике»). Написаны они в разное время, но, по‑видимому, не ранее I в. Имена их авторов затеряны. Перевод выполнен по изданию: «Лю чэнь чжу вэньсюань» в серии «Сы бу цункань», Шанхай (без указания года), цзюань 29. (Примечания переводчика.)