Ираклий Андроников. Тетрадь Василия Завелейского

 

Вся библиотека >>>

Содержание книги >>>

 

Историко-биографический альманах серии «Жизнь замечательных людей». Том 5

Прометей


 

 

Ираклий Андроников «Тетрадь Василия Завелейского»

 

 

Что было в этой тетради?

Когда она попала мне в руки, значительного я увидел в ней мало, но без нее, наверное, не отыскал бы того, что удалось обнаружить после, листая архивные дела, старые адрес-календари и статистические отчеты. Словом, настоящие поиски начались уже после находки. А находка пришла сама. И тут же пропала... Но лучше вспомнить с начала эту историю. Случилась она в ту пору, когда нынешний Центральный государственный архив литературы и искусства СССР — ЦГАЛИ был еще Центральным государственным литературным архивом и соответственно назывался в сокращении ЦГЛА. Так вот, одна из сотрудниц ЦГЛА привезла ко мне, на московскую квартиру мою, толстую тетрадь — 350 с лишним страниц, порыжевшие чернила, тронутые желтизною листы... Ее еще не купили, а только взяли у владелицы посмотреть — стоит ли покупать. А для этого выясняли мнения людей, изучающих литературу прошлого века. Решили узнать и мое. В тот день я листал эту тетрадь — ну... что-нибудь вроде минут двадцати, не больше.

На первой странице автор старательно вывел:

Выдержки из моего дневника на память.

Прошлое бедного Макара Начаты в июне 1865 года в Житомире.

А дальше каллиграфическим почерком, без единой помарки этот «Вас. Завелейский», современник Лермонтова и Пушкина, подробно описывал детство свое, годы учения в Могилеве, переезд в Петербург, службу в министерстве финансов, в департаменте внешней торговли—словом, жизнь чиновника 1830-х годов: сослуживцы, протекции, преуспеяния, повышения в чинах, награды к Новому году и к пасхе...

Все было бы хорошо — неважно одно: большею частью упоминались малозначительные события. Правда, иногда попадались литературные имена:

«Я несколько раз видел Пушкина на Невском проспекте в сюртуке шоколадного цвета с зонтиком под мышкой», — записал Завелейский.

Немного!

Но вот и еще о Пушкине:

((Видывал его в лавке купца Барсукова, где иногда по вечерам собирались наши литераторы и пили там чай» 2.

Встречался автор с Пушкиным в доме известного журналиста Николая Ивановича Греча, где в одной комнате литераторы «курили цигары и трубки, а иные читали свои сочинения и иногда очень горячо спорили, что чаще случалось между господами Сенковским и Булгариным»3.

О том, что Пушкин бывал в доме Греча, принадлежавшего к клике его литературных врагов, до сих пор никаких сведений не было. Это уже факт поважнее. Про то, что Пушкин посещал чайную лавку купца Барсукова в доме Энгельгардта на Невском — про это тоже никто никогда не слыхал. Снова мелочь, а все же о Пушкине. И, наверное, когда-нибудь пригодится. И уж бесспорно значительный факт — страницы о белорусском дворянине Островском, который послужил   Пушкину прототипом   Дубровского.

«Он грабил с разбором,— пишет о нем За-велейский,— у кого лишнее, он отнимал это лишнее; встретясъ в лесу или по дороге с нищим, он делился с ним тем, что сам имел... Он пошел на этот промысел, чуя в себе богатырскую силу и любя свободу, по своим понятиям...» 4.

Полиция схватила Островского. Завелей-ский жил тогда в Витебске и видел несколько раз, как его водили на допрос из острога — в цепях, в сером сюртуке, в фуражке набекрень.

Тем, кто занимается Пушкиным, эти страницы окажутся не без пользы.

В Петербурге, уже чиновником, по дороге в свою канцелярию, подходя по Большой Садовой к зданию Публичной библиотеки, Завелейский часто видывал во втором этаже Крылова, который, лежа в окне, иногда без фрака, в одной жилетке, облокотясь на по-ДУшку

«посматривал на ходящий и езжущий народ и на кучи голубей, которые смело бродили тут и выпархивали из-под ног людей и лошадей. Я думаю,— рассуждает мемуарист,— .чго тут родилась не одна басня дедушки Крылова» 5.

Однажды Завелейскому удалось даже и познакомиться с Иваном Андреевичем.

Александровская колонна на Дворцовой площади в Петербурге в ту пору еще только строилась и стояла в лесах. И многие петербургские жители подымались на эти леса, чтобы полюбоваться видами города. Все ходили — и Завелейский пошел.

Приближаясь к колонне, он догнал высокого и массивного на вид человека в коричневом сюртуке, с круглою шляпою на голове и толстою палкою, которая лежала у него на самом изгибе талии, а обе руки были заложены за палку.

«Человек этот, поставя ногу на первую ступень лестницы, оглянулся, и я узнал Крылова,— вспоминает наш автор.— Не будучи знаком с ним, я, однако ж, снял почтительно шляпу и поклонился нашему славному поэту. Он так приветливо взглянул на меня, что я влюбился в его ласковую улыбку. Он спросил мецр: «И вы тоже наверх?» Я отвечал: «Да-с».

Нет, хоть узнали немного, а все же сценка живая!

Тут Завелейский пропустил великого баснописца вперед,- и они поднялись до самых верхних подмостков, где, . ' «сидя на стульях перед столиками, два молодых художника что7то рисовали на больших листах бумаги, наклеенных на досках. Они встали и тоже почтительно поклонились Крылову».

Это были — Завелейский не знает! — братья Чернецовы, художники, которым было поручено изобразить панораму Санкт-Петербурга. До этого же один пз них написал картину «Парад на Марсовом поле», где в группе литераторов изобразит и Пушкина и Крылова.

Полюбовавшись видами Петербурга, Крылов с Завелейским стали спускаться. По вицмундирному фраку молодого чиновника Крылов без труда угадал, в каком министерстве он служит, и заговорил с ним об этом.

—        Да-с,— с   гордостью   отвечал   Завелей

ский.— Я служу цомощником столоначальни

ка в департаменте внешней торговли.

—        А, я знаю,  там  славный директор —

Бибиков, знаю,— сказал на это Крылов...

Тут они оказались уже внизу и простились. Крылов пошел на Невский, а Завелейский поворотил к Адмиралтейскому бульвару, чтобы у Зимнего дворца сесть в ялик и переехать через Неву на Петербургскую сторону

Дальше листаю...

Однажды Завелейский мельком видел поэта и драматурга Нестора Кукольника и оставил в записках довольно точный его портрет. В другой раз возвращался со службы с поэтом Бенедиктовым, имя которого в ту пору гремело... Эпизоды все не очень значительные, но все же доносят до нас какие-то живые мгновенья, живые черты характеров. Василий Павлович Игнатович-Завелей-ский — автор записок — приходился родным племянником известному Петру Демьяновичу Завелейскому, который несколько лет до этого прослужил на Кавказе в должности грузинского гражданского губернатора и был хорош с Александром Сергеевичем Грибоедовым...

Дочитав до этого места, я понял, что в записках будет сообщено, что-то новое. А подумал ятак. потому, что незадолго до своей гибели Грибоедов увлек Петра Демьяновича Завелейского — грузинского губернатора — своим колоссальным проектом: создать в Закавказье акционерное общество — «Российскую Закавказскую компанию», чтобы с ее помощью осуществить полное экономическое переустройство закавказских провинций.

Из этого плана так ничего и не получилось. Грибоедову было объявлено о назначении его министром-посланником в Персию, и он должен был покинуть пределы Кавказа. Перед отъездом он женился на дочери своего давнего друга, замечательного грузинского поэта и генерала русской службы Александра Гарсевановича Чавчавадзе. Две недели спустя, представив записку о «Российской Закавказской компании» главноуправляющему Грузией фельдмаршалу графу И. Ф. Паскевичу, он уехал. А через четыре месяца стало известно, что он убит при разгроме русской миссии в Тегеране.

Вскоре в Грузии был раскрыт заговор грузинских аристократов, мечтавших о восстановлении грузинского престола и династии грузинских царей. В числе арестованных окааался и Александр Гарсеванович Чавчавадзе. Он не разделял этих замыслов. Но заговорщики открылись ему. Напрасно он уговаривал их отказаться от этой мысли, находя ее безрассудной: о заговоре ему стало известно. Поэтому следственная комиссия отнесла его к категории лиц, «кои знали об умысле, но с тем вместе не изъявили на оный согласия». В 1834 году, по окончании дела, Чавчавадзе сослали в Тамбов и установили за ним секретный надзор 7.

Завелейского в это время в Грузии не было. Он находился уже в Петербурге. И вот из мемуаров его племянника — Василия Завелейского — я узнаю, что в 1834 году в Петербурге, в доме своего дяди Петра Демьяновича он познакомился с князем Александром Гарсевановичем Чавчавадзе.

Как так?! Александр Чавчавадзе в Петербурге в 1834 году? В то время как в 1834 году он сослан в Тамбов?

Ничего не понятно! Это какое-то новое сведение, не известное никому из исследователей!.. Вот еще раз про Чавчавадзе!.. И еще-раз!..

Одного этого было достаточно, чтобы привлечь интерес к тетради. А тут еще Пушкин, Крылов...

Я написал для архива небольшую записку, рекомендовал тетрадь Завелейского приобрести. А сам решил внимательно изучить ее после того, как она поступит в архив. Возвращая, поинтересовался, кто продает:

—        Внучка.

—        Сколько просит?

—        Немного!..

Собеседница назвала какую-то ничтожную сумму и, спрятав тетрадь в портфель, удалилась.

Пренеприятнейшее письмо

Прошло года два. Получаю письмо. Его автор прочел в моей книге, что Лермонтов в 1837 году встретился в Грузии с Александром Гарсевановичем Чавчавадзе. «Мне очень неприятно,— читаю в письме,— сооб щить Вам о допущенной Вами грубой ошибке. По делу о грузинском заговоре 1832 года Чавчавадзе был сослан в Тамбов на четыре года. Выехал в ссылку в начале 1834-го. Значит, вернулся в 1838-м. В 1837 году в Грузии его не было. Следовательно, в 1837 году Лермонтов и Чавчавадзе встретиться не могли. А Вы пишете...»

Мой оппонент беспокоился зря. Мне уже удалось найти к этому времени бесспорные доказательства того, что осенью 1837 года Чавчавадзе находился в Тифлисе8. Что же касается ссылки в Тамбов, то действительно во всех биографиях Чавчавадзе можно прочесть про эти четыре года. Правда, там говорится о том, что ссылка окончилась раньше. Но объяснить, откуда взялись эти четыре. года и откуда известно, что ссылка была недолгой, — я не могу. Из документов этого не видно.

В Тбилиси, в Историческом архиве Грузии, хранится утвержденный царем приговор:

«Чавчавадзе князь Александр... Выслать на жительство в Тамбов»9.

Про четыре года не сказано!

Видимо, для того, чтоб решить этот вопрос окончательно, надо обратиться в тамбовский архив? Наверное, туда никто никогда не писал?

Пишу. Получаю ответ: Чавчавадзе прибыл в Тамбов 18 февраля 1834 года, выехал оттуда в самом начале мая того же, 1834 года. Куда выехал?

В Петербург.

На каком основании?

По повелению царя.

Оказывается, поэт написал в Варшаву фельдмаршалу графу Паскевичу, которого знал по Кавказу, — просил помочь в облегчении его — Чавчавадзе — участи. Паскевяч обратился к царю. Николай, ценивший Пас-кевича едва ли не выше всех сановников в государстве, просьбу его исполнил. Чавчавадзе был вызван в столицу для свидания с царем и больше в Тамбов не вернулся10.

Значит... тамбовская ссылка длилась совсем не четыре года, а всего два с половиной месяца! Но тогда возникает новый вопрос: где находился Чавчавадзе с мая 1834 года до середины 1837-го?

Вот тут-то и вспомнил я о тетради Василия Завелейского!

Мелочи или не мелочи?

Приезжаю в Центральный литературный архив. Вхожу в кабинет начальника. Строчу заявление: «Прошу разрешить ознакомиться... Записки Василия Завелейского...»

—        А их у нас нет. Мы их тогда не купили...

—        Как не купили? Там же про Пушкина

есть! Про Крылова!

—        Так это все мелочи! Ну, видел на улице

' Пушкина... Какой в этом толк для науки?

А тут ценные документы приносят!..

—        Ну как же так? — говорю.— Ведь иной

раз и незначительный факт, если его поста

вить рядом с другими, становится важным.

Вы же спрашивали — я написал: купить.

—        У нас как-то сложилось другое мнение...

—        А вот мне теперь эта тетрадь просто

до зарезу нужна!

—        Этого же мы не могли предвидеть!..

—        Ну хоть фамилию владелицы помните?..

Которая вам приносила?..

—        Сразу так не скажу... Попробуем выяс

нить...

Внутренний телефон под рукой.

—        Тут внучка одна приносила записки...

Два года назад... Завелейского... Фамилию ее

случайно не записали?.. Жаль... Что-то похо

жее на орла? Не Орлова?.. Нет? Не Орлов

ская?.. Орлевич не подойдет?! (Усмехнулся.)

Да уж это не «лошадиная» фамилия, а ско

рей птичья... Ну, добре!

 И в мою сторону:

— Поищем. Попробуем выяснить...

Но ясно, что если никто не помнит сейчас, то потом вспоминать не станут. Надо искать самому. А вот как искать — это надо подумать.

Разгадка «птичьей» фамилии

Завелейского звали Василием. Следовательно, сын или дочь его были Васильевичи. По-смотрю-ка я в каталогах, не писал ли книжек какой-нибудь Икс Васильевич Завелей-ский?

Генеральный каталог Государственной библиотеки имени В. И. Ленина дает ответ положительный. В 1894 году вышла в свет брошюра «Электрический трамвай в Киеве». Автор — Игнатович-Завелейский Владимир Васильевич. Очевидно, сын «нашего». Вторая брошюра — его же: «Помощь утопающим», Киев. Третья работа — «Киевское реальное училище».

Первый вопрос выяснен: в 1880—1890 годах Игнатовичи-Завелейские жили в Киеве. Это хорошо согласуется с пометой в конце тетради Василия Завелейского — я ее тогда выписал: «12 ноября 1869 год. Киев». Возможно, что внучка, которая приносила в архив эту тетрадь, родом из Киева.

Еду в Киев — по другим делам, разумеется. Заодно навожу справки. Узнаю от одного театрала: была в Киеве — только давно, Игнатович, актриса. Потом выступала в Москве.

Вернулся в Москву — заглянул в ВТО (Всероссийское театральное общество). Решаю посоветоваться с сотрудницами кабинета драматургии. И начинаю выкладывать им эту историю. А какой-то маленький старичок ждет, когда ему наведут справку. Я мешаю ему.

—        Я не расслышала,— переспрашивает ме

ня та, что наводит старичку справку,— как

вы назвали фамилию?

—        Игнатович. Актриса. Играла в Москве.

—        Нашли вы ее?

—        Я еще не искал.

И вдруг старичок ядовито глядит на меня:

—        И между прочим, никогда не найдете!

—        Почему не найду?

—        Потому что она никогда не играла под

этой фамилией.   Ее   сценическая   фамилия

Орлик. А зовут ее Ольгой Дмитриевной.

—        А как мне ее найти?

—        Вот уж этого я не знаю!

Взял справку и, приняв горделивый вид, удалился. А я даже не спросил, кто он такой.

Во всяком случае, ясно стало одно: «птичья» фамилия уточнилась.

Еду в адресный стол — нет в Москве Орлик!

Состояние привычное, но все-таки неприятно.

Тогда я обращаюсь к Ивану Семеновичу Козловскому — нашему замечательному певцу. Он знает чуть не всех старых актеров, с довоенных времен добывает им пенсии, поет на их юбилеях, с готовностью откликается на их нужды... Я ему позвонил. И что же вы думаете?!

Он говорит, что помог устроить Ольгу Дмитриевну Орлик в Ленинградский Дом ветеранов сцены:

— Она в переписке с моим секретарем — Саррой Рафаиловной Шехтер,— говорит мне Козловский.— Вы ж с ней знакомы. Поговорите... Я сейчас позову ее к телефону.

 Невероятно! Я слышу голос той самой сотрудницы Центрального литературного архива, которая привозила ко мне на дом тетрадь Завелеиского, ушла с работы, потом поселилась под Москвой где-то по Казанской дороге, и адрес ее выяснить было не легче, чем найти тетрадь Завелеиского.

Ну, конечно... Она в курсе дела: Ольга Дмитриевна писала совсем недавно, что тетрадь по-прежнему у нее, что она готова уступить ее в какой-нибудь архив за бесценок.

— Она вам охотно отдаст, я совершенно уверена,— говорит Шехтер.— По-моему, рада будет.

Хотя Ольга Дмитриевна живет в Ленинграде, а я в Москве — мне кажется, можно уже успокоиться. Остается сесть в поезд.

Дом ветеранов сцены

Не так скоро, но случай представился. Я в Ленинграде. Свиданию с Ольгой Дмитриевной решаю посвятить утро. Покатил на Петровский остров. Красота. Черная вода Малой Невки. Осенний парк. Уютный дом с флигелями и службами. Под окном, на скамейке, под голым кустом сирени — старушка в фетровых ботах, в шляпке, повязанной сверху оренбургским платком.

—        Простите,— спрашиваю,— где тут у вас

канцелярия?

—        Я лучше,   чем   канцелярия,—отвечает

старушка,— я знаю тут всех. Кто вас инте

ресует, скажите?

—        Ольга Дмитриевна Орлик.

—        Ее комната там... Но... Ольга Дмитриев

на скончалась недавно, я должна огорчить

вас... Разве вам не известно? Уже две недели...

Я действительно огорчился. Тетрадь показалась в эту минуту не столь уж и важной. Кстати, подумал, что сейчас ее получу.

Вхожу в помещение дирекции. Объясняю, что меня привело сюда, выражаю сожаление по поводу смерти старой актрисы. Интересуюсь, нельзя ли получить записки деда ее.

А мне отвечают с досадой:

- Ну, что бы вам раньше прийти! Орлик бумаги пожгли! Вчера как раз, вечером. Ну, скажите!.. Кто знал?! Инспектор соцстраха отложил в сторону: «Это, — говорит, — тетради с ролями... сожгите». А нам какой смысл беречь? Нужен текст роли — возьми «Нору» или Островского — и спиши...

— Да ведь у нее были записки деда ее! — выкрикиваю я.— Завелейского! Там было про Пушкина, про Крылова! Про грузинского поэта Александра Чавчавадзе ценнейшие сведения! В огонь? Под плиту? И только вчера? Где же я был? Будь я нроклят!

Всех огорчил, растревожил весь дом, нарушил порядок и тишину. В канцелярию стали заглядывать с недоумением и даже тревогой: «Где огонь?»

Послали за директором на строительство. Пришел — высокий, статный, с серебряной головой, с благородным и бледным лицом — тонким, умным. В свое время — любимец театрального Петербурга. Партнер знаменитой Комиссаржевской. Прославленный Лаэрт в «Гамлете» — Андрей Андреевич Голубев. Улыбается примирительно. Хочет успокоить, утешить:

—        Погодите   огорчаться.   Не   могли   мы

сжечь бумаги про Пушкина. Сожгли тетради,

не имеющие никакого значения. К архивам

наших актеров мы относимся очень бережно.

Мы вам целый музей покажем... Берусь вас

уверить — это   недоразумение.   На   всякий

случай я сейчас попрошу уборщицу еще раз

поглядеть на кухне... Голубчик,— говорит он,

приоткрывая дверь в коридор,— спросите на

кухне: не осталось ли там бумаг из комна

ты Орлик?

—        Да на них вчера кот сидел, — отвечает

голос из коридора,— так повар кота шуга

нул, а бумагу всю под плиту, на растопку-

Директор    поморщился,     снисходительно

улыбается.

—        Целая диссертация про кота — совсем

ни к чему все это! Давайте лучше посмот

рим в шкафу, где лежат документы Орлик.

Посмотрели: пенсионная книжка, сберегательная книжка, профсоюзная книжка... Завелейского нет!

Директор поворачивает ключ.

—        Очевидно, и не было!

—        Как не было! — говорю. — Было! Я

уверяю вас! Может быть, тетрадь осталась в

комнате Орлик?

—        Нет, там ничего не осталось — в ту

комнату мы перевели уже другого актера —

Василия Ильича Лихачева. Вы не застали

его на сцене? Он в Москве, в Незлобинском

театре играл ростановского «Орленка». О, это

было блестяще! Вообще он считался лучшим

Орленком не только среди русских актеров,

но и среди европейских. Это талант удиви

тельный!..

—        Я не знал, что Лихачев здесь,— гово

рю я.

—        А что? Вы хотели бы познакомиться?

—        Конечно, если это возможно.

—        Ну почему же... Если хотите — зайдем.

Но я попрошу вас не заводить с ним раз

говор о тетради. Мы' не любим нашим акте

рам напоминать об утратах. Разве только,

если он сам заговорит об Ольге Дмитриев

не Орлик. Они были дружны...

Идем к Василию Ильичу Лихачеву. Идем по сверкающим паркетам через анфиладу уютнейших гостиных, уставленных старинною мебелью, увешанных полотнами знаменитых художников, фотографиями прославленных артистов. И чуть не каждая — с дарственной надписью. Или на память о посещении Дома. Или — в знак старой дружбы. Тут основательница Дома Мария Гавриловна Савина, Шаляпин, Собинов, Давыдов, Варламов... Фотография Чайковского с надписью. Бюст Станиславского. Старые афиши. Портреты тех, кто здесь жил, для кого этот Дом стал родным домом... Проходя, Голубев здоровается с артистами. На низеньком диванчике читает книгу знаменитая Снегурочка — Виолетта — Лакмэ, голос которой не можешь забыть с юных лет. В следующей гостиной над шахматным столиком склонились, задумавшись, знаменитый Вотан ;из опер Вагнера и знаменитый Кречинский. Знаменитый Швандя из пьесы Тренева следит за игрой. Навстречу, с огненным взором, закутанная в пушистый платок, вышла в коридор знаменитая Настасья Филипповна...

Василий Ильич откладывает в сторону газету, очки, учтиво приветствует директора и меня, соединяя спокойное благородство движений с торопливой предупредительностью. На стене над кроватью во весь рост несчастный сын Наполеона Орленок — молодой Василий Ильич Лихачев.

Садимся. Поговорили. Василий Ильич интересуется родом моих занятий. Ах да: он слышал — Лермонтов, Пушкин, история русской литературы.

—        Я   посоветую   вам, — с   оживлением

говорит он, — издать записки деда одной на

шей актрисы — Ольги Дмитриевны Орлик.

Они очень занимательны, интересны, написа

ны хорошо — она давала   мне   почитать.

Только заключаем условие — когда вы их

напечатаете, один оттиск пришлете мне. Это

будет «плата» за консультацию!

—        Я и сам готов бы издать эту рукопись,—

говорю я со вздохом, — но боюсь, что те

перь это трудно...

—        А почему?

—        Есть подозрения, что тетрадь нечаянно

сожгли.

—        То есть как сожгли? — Лихачев встре

пенулся.

— Под плитой.

—        Боже мой! Кто же это мог позволить

себе?

—        Дал указание инспектор.

—        Какой инспектор?

—        Соцстраха.

—        Откуда же он возник?

—        Пришел описывать имущество,   остав

шееся после покойной,— поясняет директор.

—        Как «покойной»?   Я не совсем   пони

маю... — Лихачев встревоженно приподнял

ся. — Я только вчера получил от нее от

крытку. Она спрашивает, что ей делать с

записками Завелёйского...

—        Кто спрашивает? — я перевожу глаза

на директора. Директор тоже смотрит с не

доумением:

—        Простите, Василий Ильич, я тоже от

части не понимаю: откуда же может быть

открытка?

—        Я говорю о Наталье Михайловне Кры- .

мовой, — испуганно произносит Лихачев.—

Она только что вернулась в Москву с Чер-. .

номорского побережья и отвечает мне на

письмо...

Недоразумение выясняется, а с ним вместе и судьба тетради. Записки Завелейского находятся в Москве у переводчицы, члена Союза писателей Натальи Михайловны Крымо-вой. Ольга Дмитриевна Орлик состояла с ней в долголетней дружбе и незадолго до смерти отправила эти записки ей с просьбой попробовать снова устроить их в какой-нибудь литературный архив.

Племянник и дядя

Записки в моих руках. Теперь можно прочесть их внимательно, не спеша и выяснить, много ли нового содержится в них об Александре Гарсевановиче Чавчавадзе?

Но прежде два слова о самом Василии Завелейском.

Решительно: заглавие записок сбивает чи- ' тателя с толку. «Прошлое бедного Макара» оказывается весьма любопытным, а сам «Ма^ кар» — вовсе яе таким простаком, каким он хочет представить себя. Сначала я было подумал, что это обыкновенный чиновник, интересы которого не выходят за пределы его департамента. И ошибся!

По приезде в Петербург, поступив в канцелярию министра финансов, Василий Заве-лейский стал посещать университетские лекции и в течение трех лет прослушал полный курс по философско-юридическому факультету. Потом решил окончить второй факультет — историко-филологический, увлекся лекциями, которые читал историк Н. Устрялов, прошел первый курс... Но в это время произошла важная перемена в его служебных делах: его повысили в должности, назначив столоначальником в департамент внешней торговли. От университетских лекций пришлось отказаться. Случилось это весной 1834 года. Виновником перемены, о которой Василий Завелейский жалел потом целую жизнь, оказался не кто иной, как дядя его — Петр Демьянович. Это он позаботился о карьере племянника, а связи у него были огромные. И получилось.

Так, неожиданно, но в общем спокойно, сложилась судьба племянника. Не в пример драматичнее была биография дяди.

Получив смолоду военное воспитание, Петр Демьянович по влечению интересов своих перешел к «статским делам», поступил в министерство финансов и сразу же «был употреблен к открытию шайки контрабандистов», действовавшей в городе Родзивиллове и местечке Зельвах на западной границе Российского государства. Назначенный начальником «секретной экспедиции», он в короткий срок обнаружил контрабандных товаров более чем на два миллиона рублей. За это таможенные чиновники и купцы, разжившиеся на незаконной торговле, несколько раа пытались его отравить... п

Удачное завершение предприятия, за которое Петр Демьянович получил орден и триста тысяч рублей, послужило к быстрому его возвышению. Вот почему уже на другой год его назначили в Грузию — исполняющим должность начальника грузинской казенной экспедиции, «Верховного грузинского правительства», где в полной мере мог проявиться его административный талант12.

Чего удалось ему достигнуть на этом посту, племянник не пишет. Но если несколько постараться, то с помощью адрес-календарей, картотек и архивов установить это мы можем и без него. И вот, выясняя, чем ознаменовалось пребывание Петра Демьяновича Завелейского в Грузии, я узнал, что сразу же по приезде в Тифлис — это было в начале 1828 года — он познакомил чиновников вверенной ему грузинской казенной экспедиции с трудами, какие им предстояло выполнить — они должны были составить полное финансовое и статистическое, так называемое камеральное, описание закавказских провинций, произвести изучение их природных ресурсов, перспектив их экономического развития, численности и нужд местного населения13. Все это сразу было поставлено широко, основательно, по-деловому. Предпринято это было по распоряжению министра финансов графа Канкринаи. Но инициатива принадлежала Александру Сергеевичу Грибоедову, с которым Петр Дегьянович в ту пору снова встретился в Грузии. Еще в Петербурге стали они обмышлять план «Российской Закавказской компании», в Тифлисе решили подробности15.

Им представлялось, что «Компания» должна начать широкую торговлю русскими и заграничными товарами и открыть в Закавказье первые заводы и фабрики — сахарные, суконные, кожевенные, стекольные, развивать виноградарство, виноделие, шелководство, разводить хлопок, табак, красильные и лекарственные растения... Составители намечали прокладку новых дорог, открытие школ, внедрение в сельское хозяйство новых технических средств и навыков... Для этого правительство должно было отвести компании землю — 120 тысяч десятин за ничтожно малую арендную плату, предоставить монополию торговли, право свободного мореплавания, отвоевать для компании занятый, турками порт Батум. В качестве рабочей силы. Грибоедов хотел использовать в Закавказье армянских переселенцев из Персии и русских крестьян, которые получали бы освобождение от крепостной зависимости, но с обязательством, хотя и за плату, работать на компанию 50 лет. Компания рассчитывала получить административные и дипломатические права и для охраны путей к батум-скому порту — войска. Образец выгод, которые будут получены в случае осуществления проекта, Грибоедов и Завелейский видели в процветающей экономике Северо-Аме-риканских Соединенных Штатов, а одну из важнейших целей компании — в том, чтобы она стала посредницей в мировой торговле между Азией и Европой. Акционерами Грибоедову мыслились закавказские помещики, закавказские купцы и чиновники русские, но без русских фабрикантов и русских купцов. Другими словами, Грибоедов и Завелейский прежде всего заботились о процветании Закавказского края, о поднятии его производительных сил 1б. Все это было изложено, как говорит современник, «красноречивым и пламенным пером» 17.

Паскевич отверг этот план. И даже в том случае, если бы Грибоедов остался в живых, это ничего бы не изменило. План Грибоедова противоречил интересам русской буржуазии, всей экономической и политической структуре тогдашней России 18.

В те же годы, когда создавался этот широкий и смелый план, Петр Демьянович Завелейский познакомился и подружился с Александром Гарсевановичем Чавчавадзе, а некоторое время спустя после гибели Грибоедова стал мечтать о женитьбе на его вдове Нине Александровне, дочери Чавчавадзе. «Это как-то расстроилось»,— пишет племянник м. Расстроилось, но не отразилось на отношениях с ее отцом, который был о молодом губернаторе самого высокого мнения. «Благородность его души, — писал Чавчавадзе о Завелейском три года спустя, — его благонамеренность, его неусыпная деятельность по многосложным обязанностям, на него возложенным, его смелая справедливость ко всем без различия лицам, особенно верное и скорое постижение вещей для него новых, чрезвычайно нравились мне в нем и час от часу усиливали мои к нему любовь и уверенность. Он имел о Грузии самое точное понятие»21. «Я с ним подружился» 22.

Те же, кто знал Завелейского, в свою очередь тоже говорили, что и он «очень восхвалял» ' Чавчавадзе.

Это не удивительно: Чавчавадзе и Завелейский — люди одного образа мыслей. Теперь уже ни у кого из историков не возникает сомнений в том, что Чавчавадзе разделял многие взгляды зятя своего Грибоедовам и, как видим, высоко ценил позицию Завелейского: недаром писал, что думает с ним одинаково.

В должность грузинского губернатора За: велейский вступил в 1829 году,, когда ему не было еще и тридцати лет. Это расценивалось как головокружительная карьера. Однако два года спустя последовала внезапная катастрофа: по «высочайшему повелению» его отрешили от должности с преданием суду24.

Василию Завелейскому кажется, что причиной тому была ревность, которую губернатор вызвал в сердце одного из кавказских начальников — генерала Панкратьева. Возможно, было и это. Но официальная версия выглядит совершенно иначе. Губернатор обвиняется в том, что «ст&снительное управление» его влияло на «брожение умов»25.

В чем же оно заключалось?

Медлил с определением подлинности дворянских грамот. Самочинно повысил земские ' сборы. Отменил таксы на вино. В 1829 году во время русско-турецкой войны объявил сбор грузинского ополчения («милиции»), чем «неосновательно взволновал народ» 26.

Вспомним, что это год 1831-й! Польское восстание не утихает. Фамилия Завелейского внушает царским чиновникам подозрения о его польском происхождении.

Обвинителям его кажется, что он стремился «возмутить Грузию» для «споспешествования освобождения Польши» 27.

На самом деле начало крушения Завелейского — рапорт, посланный царю. В этом обстоятельном документе представлена картина упадка экономики Закавказья с 1801 года и предложены благотворные меры. С соображениями Завелейского не согласилась комиссия, присланная царем в Тифлис28. Немаловажно и то, что передовой круг грузинского общества относился к Завелейскому как к своему. Уже это одно почитается несовместимым с задачами, которые ставятся перед, царским администратором на Кавказе. Зная об отношении царя, новый наместник — барон Г. В. Розен, назначенный в 1831 году на место Паскевича, старается удалить Завелейского с поста губернатора29.

Преуспел! Кавказский период в жизни Петра Демьяновича кончился. Дело пошло в сенат. Завелейский вернулся в столицу и ждет решения судьбы.

Тем временем в Грузии открывается заговор. Многие из арестованных на допросах с похвалой отзываются о Завелейском. Комиссия утверждает, что большая часть полагала его своим соучастником — «одни вследствие личных им внушений, другие по причине разных правительственных мер, явно клонивших к негодованию и взволнованию народа в самое именно время... сильнейшего брожения здешних умов»30. Комиссия особо интересуется вызнать: не было ли у Завелейского знакомых поляков? Ищут связи с французами (из Франции пошли все революции!). Под следствие взят Летелье — бывший секретарь французского консульства в Грузии3I. Барон Розен шлет в Петербург донесения, в которых особо подчеркивает, что Александра Чавчавадзе с Завелейским и покойного Грибоедова объединяли общие взгляды, что они находились «в тесной связи»32. «Будучи тестем покойного Грибоедова, — пишет Розен о Чавчавадзе, — он имел средство усовершенствоваться в правилах вольнодумства». «Заве-лейский, — продолжает он, — был связан тесной дружбой с тем же Грибоедовым и сохранил до сего времени такую же с Чавчавадзевским» 33.

Обвинение распространяется дальше. В замышленной Грибоедовым и Завелейским «Российской Закавказской компании» Розен видит связь с открывшимся заговором. Если бы осуществился проект Грибоедова —' Завелейского, — пишет Розен, — «то тогда были бы здесь Соединенные Американские Штаты... — в особенности, если бы правительство отдало им 120 тысяч десятин земли, как они предполагали»34. Вредным почитает он я производившееся камеральное описание края. «К описанию таковому здесь не пришло еще время, —  решительно заявляет Розен. — Если бы не было оного, то не произошло бы, может, и случившегося в Грузии» 35.

Грибоедовский план связан с грузинским заговором. Грибоедов, Чавчавадзе и Завелей-ский представлены как вдохновители заговорщиков.

Следствие по делу ведется в Тифлисе, Завелейский находится в Петербурге, где судьбою «прикосновенных» к делу, то есть его — П. Д. Завелейского, грузинского царевича Димитрия, служащего в сенате канцеляриста Додаева (Додашвили) и француза Летелье, занимается специальная комиссия под председательством генерал-адъютанта царя — графа Орлова36.

Дело окончено. Прямых доказательств причастности Завелейского к делу не найдено. Но так же, как и сосланный в Тамбов Чав-чавадзе, он взят под строгий секретный надзор Третьего отделения37.

Снова вступив на службу в министерство финансов, Завелейский отправляется обследовать состояние сибирских губерний, женится там на шестнадцатилетней купеческой дочке с огромным приданым, возвращается в 1834 году в Петербург и снимает квартиру «возле церкви Всех скорбящих» — другими словами, на углу нынешнего проспекта Чернышевского и нынешней улицы Воинова38. Широко принимает гостей. И у него постоянно бывает... Александр Гарсеванович Чавчавадзе!

Тифлисские сослуживцы

Да, вот это мы узнаем впервые. И узнаем из тетради племянника — Василия Завелейского. Теперь становится окончательно ясным, что не зря я искал ее, она того стоила! Потому что племянник сообщает много весьма интересных сведений, рассказывая о своих отношениях с дядей и шестнадцатилетнею «теткой»,

«Я, — пишет Завелейский-племянник, — стал бывать у них довольно часто, а обедал каждое воскресенье и каждый праздник. У них я познакомился с некоторыми значительными лицами в нашей администрации и аристократами. Здесь, — продолжает мемуарист, — я познакомился с князем Александ-' ром Герсевановичем Чивчевадзе, грузином, генерал-лейтенантом и владетелем Кахетии, с Василием Семеновичем Лехкобытовым и с Николаем, по отчеству забыл, Калиновским и некоторыми другими лицами, которые служили или так были знакомые дяде, когда он был грузинским губернатором».

И   снова — через   тридцать   страниц — вспоминает, что дядя познакомил его с «несколькими хорошими людьми». Кто же эти хорошие люди? Тот же Александр Гарсеванович Чавчавад-зе, Василий Семенович Легкобытов, тот же Калиновский, «который был при дяде в Грузии вице-губернатором». И два новых имени: сочинитель Григорьев и Лысенко, «который был у дяди правителем канцелярия» 40.

Фамилия Чавчавадзе не нуждается здесь в пояснениях. Поэтому начнем с Легкобы-това.

Василий Семенович Легкобытов смолоду служил в министерстве финансов, потом был отправлен в Грузию к Завелейскому — советником грузинской казенной экспедиции. Занимался описанием восточных провинций Закавказья41 и по возвращении в Петербург на основе тех материалов, что были собраны им и его товарищами, написал четырехтомное исследование «Обозрение российских владений за Кавказом в статистическом, этнографическом, топографическом и финансовом отношениях», обозначив долю участия каждого в этом общем труде. Все четыре тома вышли в свет в 1836 году, вернулся же Легкобытов в столицу в 1834-м. Стало быть, в то самое время, когда его встречает Заве-лейский Василий, он трудится над составлением этого описания, которое в продолжение многих десятилетий будет считаться «самым обстоятельным трудом» по экономике Закавказья 42.

Иван Николаевич Калиновский — старый сбслуживец П. Д. Завелейского по министерству финансов. Они вместе участвовали в поимке контрабандистрв, вместе отправились в Грузию, где Калиновский возглавлял после Петра Демьяновича грузинскую казенную экспедицию и в отсутствие Завелейского постоянно заменял его на посту губернатора. В 1833 году по неудовольствию барона Розе-на освобожден от должности и возвратился в столицу43.

А кто такой литератор Григорьев? Тоже сослуживец по Грузии, кстати лицо в литературе небезызвестное.

По окончании петербургской гимназии Василий Никифорович Григорьев увлекся литературой и познакомился с Кондратием Федоровичем Рылеевым — будущим руководителем Северного общества декабристов. Стал часто бывать у него, «оставался с ним наедине, толкуя о современной русской литературе».

В ту пору Григорьев писал стихи в рылеевском духе я печатал их в «Полярной звезде» — альманахе Рылеева и Бестужева44.

Вскоре Рылеев рекомендовал молодого литератора в члены Вольного общества любителей российской словесности. Тут, на заседаниях Общества, Григорьев встречал будущих участников декабрьского восстания — Александра и Николая Бестужевых, Федора Глинку, Александра Корниловича... Этим ©го литературные знакомства не ограничились. Григорьев знал Пушкина, Языкова, Дельвига, Сомова, Грибоедова. Знакомство с Грибоедовым продолжилось на Кавказе, когда Григорьев был послан из Петербурга на службу в Грузию, к Завелейскому. В Тифлисе встречал он и: Чавчавадзе и был даже позван на бал по случаю свадьбы Грибоедова и дочери Чавчавадзе Нины. Это в разговоре с Григорьевым Грибоедов назвал «самой пиитической принадлежностью Тифлиса» монастырь святого Давида, в ограде которого хотел найти последний приют. Так случилось, что именно он, Григорьев, первый из русских встретил «бренные останки Грибоедова у Аракса, на самой нашей границе», когда гроб с телом великого драматурга везли из Тегерана в Тифлис. Описание этой печальной встречи Григорьев послал в Петербург, и оно появилось в «Сыне отечества» 45. Кроме того, в петербургских журналах в те годы печатались его грузинские очерки: «Переезд через Кавказские горы», «Грузинская свадьба», «Аллавердский праздник», «Встреча с англичанами в Кахетии». Послед нее объясняется тем, что Григорьев занимался камеральным описанием Кахетии и заодно побывал в гостях в Цинандали — кахетинском имении А. Г. Чавчавадзе, где был принят Ниной Александровной очень радушно. Однажды — это было в Тифлисе — Григорьев обедал у военного губернатора Стрекало-ва. В комнату ввели людей, только что доставленных из Сибири. Это были декабристы Владимир Толстой и Александр Бесту-жев-Марлинский, «сгорбленный, с мрачной физиономией».

— Может ли быть! — вскричал Бестужев, узнав в молодом чиновнике юношу, коего некогда встречал в Петербурге на заседаниях «ученой республики», как называли Вольное общество любителей российской словесности. — Вы ли это, Григорьев? 46

Вспоминал об этом Григорьев в старости, когда от революционного пыла в нем уже ничего не осталось и о своих декабристских симпатиях он говорил как-то вскользь. Тем не менее, описав эту встречу, он добавляет: •. «Я раз, навестив его, нашел в нем прежнего Александра Бестужева. Остроты по-лрежнему так и сыпались... В обществе он был при всей колкости своей очень занимательный собеседник, душа у него была добрая...».

«Нашел прежнего Бестужева!» Значит, знал его близко! Бестужев в ©го присутствии разговаривает с непринужденностью... Невольно становится ясным, что их знакомство было более коротким, а встречи более частыми, нежели Григорьев собирался представить это в своих записках. В Тифлисе они встречались и, можно думать, не один раз.

Потом Григорьева послали описывать Нахичевань.

Вернувшись в столицу, в прежний свой департамент, Григорьев выпустил книгу «Статистическое описание Нахичеванской провинции» 47. Об этой книге Пушкин в своем «Современнике» 1836 года напечатал очень похвальный отзыв 48.

Что касается упомянутого Василием Заве-лейским Степана Ивановича Лысенко (или Лисенкова), то он действительно был в Грузии правителем канцелярии при Петре Демьяновиче Завелейском и к этому времени тоже вернулся в Петербург49.

Вот, оказывается, кого встречал автор воспоминаний в доме дяди своего Петра Демьяновича Завелейского! Его старого друга А. Г. Чавчавадзе и прежних дядиных сослуживцев, которые стали друзьями обоих — и Завелейского и Чавчавадзе. Это Калинов-ский, Легкобытов, Григорьев и Лысенко, удаленные из Грузии по соображениям политического порядка. Розен не доверяет им. Он предписал местным начальникам, какие должно давать им сведения, как учинить за ними надзор50. Генерал Розен достиг своего: министерство финансов вынуждено было отозвать этих способных чиновников, не успевших полностью завершить полученную работу, ибо Розен продолжал настаивать на том, что разыскания о состоянии жителей закавказских провинций «должны были породить недоверчивость, а потом и негодование»51.

Нерешительность, — отвечал Легкобытов в предисловии к своей книге, подразумевая наместника Розена, — «нерешительность думала видеть препятствия, когда важнейшая и большая часть владений была осмотрена... Невозможность существовала только в воображении и представлялась тому только, кпму характер обитателей Закавказья вовсе был неизвестен, кто не желал или не был в состоянии видеть слишком ясной пользы этого предприятия»52.       .

Общежительство на Фонтанке

Итак: Чавчавадзе и Завелейекий, состоящие под секретным надзором Третьего отделения, и друзья их обоих — чиновники из грузинской казенной экспедиции — это кружок. Кружок «кавказцев», людей очень близких   между собой.   Четверо из них даже ' живут сообща, одним домом. Столуются вместе. Вот что узнаем мы из рассказа Василия ' Завелейского:

«Чевчевадзе, Лехкобытов, Калиновский и мой меньшой дядя, Михаила, жили в доме купца Яковлева у Семеновского моста и сходились обедать вместе в квартире Чевчевадзе; кажется, все они держали общий стол, хоть повар был {князя) Чевчевадзе. Я обедал у них часто, а праздники и воскресенья, в особенности, я проводил у них. Здесь после вкусного обеда и кахетинского чевчевад-зевского вина мы говорили, шутили, смеялись и читали новости политические и литературные. Читали или Лехкобытов, или я; а Миша с Калиновским дурачились. Последний, хотя статский советник и бывший уже вице-губернатор, небольшого росту, толстяк, был очень веселый и смешливый человек; редко, бывало, не хохочет. А был очень неглуп и человек с состоянием».

Далее следует портрет Александра Гарсе- • вановича   Чавчавадзе,   которого   мемуарист запомнил в его излюбленной позе: «...курит себе сигару да лежит на кушетке, задравши ноги,  но  всегда  в  сюртуке и  в эполетах. Говорили, что он был владетельный князь Кахетии и был с нашими войсками в отечественную войну в Париже, вероятно очень еще молодым. Он был стройный, тонкий в стане и красивый очень мужчина ' и казался еще молодым, лет 33-х, не больше. Кажется, он шнуровался, но волосы у него были не подкрашенные черные и движения еще молодые. Он, помнится, нигде уже не служил тогда, но носил эполеты и саблю. Вероятно, он числился по кавалерии. Сын его Давыд, молодой гвардейский уланский юнкер, приходил к нему из школы подпрапорщиков каждую субботу и обедал на другой день с. нами, но всегда за другим, маленьким столом, в своем толстом мундире. Почтительность к отцу у него была удивительная: бывало, отец скажет: «Давыд/» И он тотчас же отвечает из другой комнаты: «Ба-тоно?» Но в этом ответе по интонации голоса так и звучит: «Батюшка! Слушаюсь, что прикажете?» 53

Первое, что надо отметить в этом рассказе, — чтение вслух новостей литературных ж политических, за которым должно было следовать их обсуждение. Собеседники Чав-чавадзе — люди с образованием и интереса-мл. Леткобытов окончил Московский университетский благородный пансион (в котором после него учился Лермонтов) 54. Калинов-ский — воспитанник Харьковского университета55. Александра Чавчавадзе Григорьев " рекомендует как человека «весьма начитанного». (Это мы и без него знали, но, видимо, в Петербурге он имел случай сам убедиться в этом.) А рассказывая о жизни своей в Тифлисе, тот же Григорьев вспоминал, что чиновники грузинской казенной экспедиции любили декламировать стихи.

Поэтому совершенно ясно: журналы и газеты читаются не ради времяпрепровождения, а из интереса всей этой компании к политике и литературе. Много смеются. Главные по этой части — Калиновский и «меньшой дядя Михаила Завелейский». Кто такой? Тоже чиновник, только почтового ведомства к.

Теперь давайте попробуем выяснить, что ato за дом возле Семеновского моста, в котором они живут? Возьмем старый план.

Дом купца Яковлева у Семеновского моста числится тут под № 58 по Гороховой улице ж № 64 по Фонтанке. Если же открыть «Книгу адресов С.-Петербурга на 1837 год», то нетрудно узнать, что в доме «по Гороховой ^в 58 и по Фонтанке № 64» жил «Чивковад-зи князь Алексей Иванович, генерал-майор, «жтоящий при Отдельном Кавказском корпусе» 57.

То ли тугое ухо было у квартального надзирателя, то ли рука нечеткая, но только при «прописке» Александр Гарсеванович Чавчавадзе превратился в Алексея Ивановича Чивковадзи. За отчество не будем пенять на квартального: Ивановичем величал Чавчавадзе даже его хороший знакомец — помянутый нами поэт Василий Григорьев. Ныне  этот  старинный дом,  угол  улицы Дзержинского и Фонтанки, возле Семеновского моста, значится под номером 85/59. Как видим, Василий Завелейский не ошибается: все верно! Вот сюда, на Фонтанку и приходит сын Чавчавадзе — Давид. Он приехал к отцу из Грузии и поступил в Петербурге в школу подпрапорщиков и юнкеров в тот самый год, о котором вдет речь в мемуарах Василия Завелейского в 1834-м, когда эту школу кончает Лермонтов. Все верно! Давид Чавчавадзе зачислен в лейб-гвардейский уланский полк. Память у Василия Завелей-, ского хорошая. И это не удивительно, поскольку записки представляют выдержки из его дневника. Неточности есть, но они небольшие: неверное написание фамилии — Чивчавадзе, Чевчевадзе. Как мы видели, бывает и хуже. Слова о корсете требуют уточнения. Шнуруется не один Чавчавадзе. Шнуруются вое. Шнуруется император. И еще одна мелочь: в те годы Чавчавадзе был генерал-майором, в генерал-лейтенанты его произвели позднее, уже по возвращении в Грузию. В описании же его внешнего вида нет никаких оснований не верить; Василию Заве-лейскому, что грузинский поэт выглядел гораздо моложе своих 48—49 лет. Интересны подробности, что в Петербурге он держит своего повара и в избытке получает из Цинандали (разумеется, в бурдюках) свое «чавча-вадэевское» вино. Но, по существу-то, об Александре Чавчавадзе Василий Завелейский знает очень немного.

Чавчавадзе не просто владетельный князь. Он сын грузинского посла в Петербурге, убежденного сторонника объединения Грузии и России. В Петербурге он и родился. Крещен Екатериной Второй. Воспитывался в Петербурге, в частном пансионе. Потом отправился в Грузию. Шестнадцати лет вовлечен в заговор грузинского царевича Пар-наоза. Сослан в Тамбов (куда его потом сослали вторично). Прощен. Поступает в Петербурге в Пажеский корпус. Окончил. Зачислен в лейб-гусарский полк, квартировавший в Царском Селе (в нем потом служит Лермонтов). Участвует в войне 1813— 1814 годов, дважды ранен. Вступает с русскими войсками в Париж, состоя в должности адъютанта Барклая де Толли. Вернулся в столицу и в полк. Переведен в Грузию. Служит в Кахетии, в Нижегородском драгунском полку и одно время командует им. (В этот полк сошлют потом Лермонтова.) Ушел из полка. Состоит при Отдельном Кавказском корпусе. Принимает участие в Персидской войне. После взятия Эривани назначается начальником Армянской области. С началом военных действий против Турции командует отрядом и одерживает несколько блестящих побед. «Покорение» Ваязетского пашалыка навсегда останется связанным с именем Чавчавадзе58.

Василий Завелейский не знает, что Чавчавадзе принадлежит к числу самых выдающихся грузинских поэтов. Впрочем, этому найти объяснение можно. Генерал Чавчавадзе стихов своих не печатает, об их переводах на русский язык в ту пору никто и не помышляет, и понятно, почему из современников его поэзию знают только грузины.

Розен не ошибается: Чавчавадзе действительно вольнодумец. То ж& самое думает император.

Он считает, что «генерал-майор князь Чевчавадзе был всему известен и, кажется, играл в сем деле роль, сходную с Михайлою Орловым по делу 14-го декабря»59. Другими словами, так же как декабрист Михаил Орлов, который вначале входил в тайное общество, был в нем одной из самых видных фигур и, хотя потом отошел от движения, намечался декабристами на пост будущего диктатара. Считается,   что, сократив   Чавчавадзе   срок ссылки, Николай «обласкал» его. Тем не менее три года Чавчавадзе живет в Петербурге, а не в Тифлисе. Очевидно, Николай выжидает: должно пройти время для того, чтобы поэт мог возвратиться в Грузию. Надо, чтобы события отошли в прошлое. А   еще вернее, суть заключается в том, что в. столице за Чавчавадзе присматривать куда легче, нежели в далеком Тифлисе. Чем вызвано это стойкое недоверие? Оно вызвано дружескими связями Чавчавадзе с передовыми людьми. Сперва — это служба в одном полку с выдающимся мыслителем Чаадаевым, потом знакомство с поэтом-декабристом Кюхельбекером, долголетняя дружба и «родство» с Грибоедовым, тесная связь  с кружком  прогрессивно  мыслящих офицеров, группировавшихся в Грузии вокруг генерала Ермолова, дружеское отношение к сосланным декабристам.

Впрочем, выдержки из дневника Василия Завелейского и по этой части сообщают нам новые данные, и косвенно подтверждают связи с декабристским кругом и Чавчавадзе, и Завелейского, я дружеского их окружения. Но прежде хочу обратить внимание на то, что Чавчавадзе не разлучается с Завелей-екпм даже и летом.

1835 год. Михаил Завелейокий снимает р,а.-чу под Петербургом, в Лесном, где у него собираются и постоянно обедают «почти все кавказцы» — то есть знакомые «старшего дяди». Кто же такие?

«Князь Чевчевадзе, Калиновский, Лехкобы-тов...»

Впрочем, тут появляется фамилия новая — Вышеславцев, который тоже «бывал иногда v дяди Михаилы Демьяновича»60.

Можно уже предвидеть: Вышеславцев Па-зел Сергеевич — чиновник грузинской казенной экспедиции. Так и есть! Он составляет описание уезда Тифлисского и Тифлиса61. Это тоже один из авторов «Обозрения рос-:ийских владений за Кавказом», еще один из петербургского окружения Чавчавадзе.

Но гораздо важнее, что в Тифлисе Выще-:лавцев встречался с Александром Бестуже-зым и близко сошелся с братом его Павлом Бестужевым и братом другого декабриста — .итова — литератором Николаем Титовым. Эта дружба — Вышеславцева, Николая Титова и Павла Бестужева, которые в разговоpax о сосланных декабристах называли их «нашими», встревожила присланных на Кавказ жандармов и вселила им сильные подозрения, не возникло ли в Тифлисе тайное общество и не являются ли они его членами? «*

После этого нас уже не должно удивлять, что «Вас. Завелейский» дважды встречает в Петербурге у дяди Михаилы Демьяновича, на даче в Лесном Павла Бестужева.

Но тут следует рассказать о Бестужеве хоть немного. Иначе важный смысл этих встреч окажется не вполне понятным.

Брат декабристов

Павел Александрович Бестужев — младший брат знаменитого писателя-декабриста Александра Бестужева-Марлинского и декабристов Николая Бестужева, Петра и Михаила Бестужевых, воспитывался в Петербурге в артиллерийском училище и был уже в офицерском классе, когда произошло декабрьское восстание, в котором приняли участие четверо братьев его. Они арестованы. Несколько дней спустя арестован и Павел Бестужев. Поводом послужила найденная у него книжка «Полярной звезды» — альманаха, который издавали брат его Александр Весту-жев-Марлинский вместе с Рылеевым. Семнадцатилетнего юношу заключают в Бобруйскую крепость, а через год переводят юнкером на Кавказ, где он сражается с отличною храбростью в персидском и в турецком походах и, между прочим, участвует во взятии Арзрума63.

Под Карсом Павел встречается с братом Петром, тоже сосланным на Кавказ. Под Ахалцихом судьба разлучает их снова. И снова они встречаются — в Тифлисе, у Грибоедова64. Вскоре к ним присоединяется брат Александр, которого перевели на Кавказ из Сибири65.

После окончания походов в Тифлисе оказались одновременно, кроме братьев Бестужевых, и другие участники декабрьского восстания — Михаил Пущин, Оржицкий, Мусин-Пушкин (моряк) и граф Мусин-Пушкин, Кожевников, Вишневский, Гангеблов, которые проживают тут законно и незаконно. К 'их компании примыкают гвардейские офицеры, прикомандированные к кавказским полкам. Все они постоянно видятся с Чав-чавадзе, дом которого всегда открыт для гостей. Но тут спохватилось начальство. Декабристов рассылают по гарнизонам66.

Даже в кавказской ссылке Бестужевы не оставляют литературных занятий. Не говорю о Марлинском. Он навсегда прославил себя в истории своими блистательными романтическими рассказами о кавказской войне и о горцах. Но пишет и Петр Бестужев 67. И Павел, который напечатает потом в Петербурге страстную полемическую статью в защиту народов Кавказа68.

Проявился его талант и в другом: Павел Александрович Бестужев изобрел прицел к пушкам, который был введен во всей артиллерии под наименованием «бестужевского прицела». Это дало ему чин поручика, орден и разрешение вернуться в столицу. Но по приказу царя за ним учрежден самый строгий надзор. В Петербурге Бестужев становится фактическим редактором «Журнала для чтения воспитанников военно-учебных заведений». В год смерти Пушкина он помещает на страницах этого органа отрывок из пушкинского «Путешествия в Арзрум», а еще раньше — статью о военных действиях на территории азиатской Турции в 1828— 1829 годах, где неизвестный автор с похвалою упоминает имя генерала А. Г. Чавча-надзе 69.

«Павел был молодой человек, — вспоминает Василий Завелейский, — высокий, тонкий, красивый собою и большой остряк; мы валялись (от смеха) по коврам, постланным в саду, где почти всегда' обедали; его остро-' ты были очень милы, никого не кололи, но заставляли хохотать до слез. Он был тогда возвращен по просьбе своей матери, из-за Кавказа, где он служил юнкером Куринско-го Егерского полка. Кажется, он был сослан туда вместе с декабристами. Помню, что во время этих обедов иногда пели и плясали цыганки. Веселое было время!»70.

К сведениям нашим о Павле Бестужеве эти строки прибавляют немногое, но самый факт, отмеченный Василием Завелейским, важен. Он служит подтверждением тех коротких дружеских отношений, которые -установились с декабристами и, прежде всего, с Бестужевым, у Чавчавадзе и у этих русских людей еще тогда, в Тифлисе.

Теперь уже нетрудно сделать окончательный вывод, что интересы и взгляды «кавказцев», собиравшихся у Петра и Михаила Демьяновичей, отвечали интересам и взглядам самого Чавчавадзе. Иначе не стал бы он с ними так неразлучно дружить. Более' того: близкие отношения его с сотрудниками Петра Зав ел ейского могут только служить аттестацией их прогрессивных взглядов. Отношения, завязавшиеся в Тифлисе, продолжены в Петербурге, куда к 1834 году возвратились почти все сотрудники Завелейского по грузинской казенной экспе- ' диции. Правда, в Тифлисе остался Зубарев — фигура достаточно интересная. Из     вольноотпущенных   крестьян   родом, Дмитрий Елисеев сын Зубарев, в 1812 году, как сказано в его формуляре, вступил .«в московскую военную силу рядовым» и «за отличие под Бородином произведен в унтер-офицеры» (очевидно, подростком?! — И. А.). Впоследствии он окончил Московский университет по словесному отделению, печатался в столичных журналах. Потом послан в Грузию, где зачислен в казенную экспедицию и описывает провинции Борча-линскую, Шамшадильскую, Эриванскую и Карабахскую. Ныне имя его вспоминается только в связи с историей комедии Грибоедова «Горе от ума». Ибо прежде, чем эта пьеса была представлена на московской и петербургской сценах, ее разыграли любители сперва эриванские, а потом и тифлисские. Тифлисский спектакль состоялся в январе 1832 года в доме брата прославленно-то полководца Багратиона — Романа Ивановича. Зубарев играл Чацкого. После спектакля в газете «Тифлисские ведомости» появился отчет, подписанный псевдонимом «Гаретубанский пустынник». «Гаретубанский пустынник» — это тот же Дмитрий Елисеевич Зубарев71. Напечатать отчет о спектакле ему было тем проще, что в 1832 году он был одним из редакторов этой газеты72. А главную роль в тот год играл в ней Григорий Гордеев — Гордеев, который напечатал в газете записку Грибоедова о «Российской Закавказской компании» и назвал этот план исполинским. Гордеев, который помещал под буквами «А. Б.» произведения опального Александра Бестужева. Гордеев, который выступил в «Тифлисских ведомостях» с опровержением клевет на Грузию и грузинский народ, напечатанных в столичном журнале 73. Теперь остается добавить, что Григорий Гордеев — тоже чиновник грузинской казенной экспедиции, тоже один из соавторов «Обозрения российских владений за Кавказом»74. Если назвать еще имена А. Яновского и Н. Флоровского, то мы будем знать весь «авторский коллектив» этого капитального экономического труда.

Однако познания друзей Чавчавадзе и За-велейского, приобретенные в годы их службы в Грузии, не ограничились в Петербурге участием в этом важном коллективном издании. Можно пойти несколько дальше и заглянуть в «Энциклопедический лексикон».

«Лексикон» Плюшара

В .1834 году петербургский издатель А. А. Плюшар задумал выпустить многотомный «Энциклопедический лексикон». К созданию этой первой русской энциклопедии решено было пригласить, лучшие научные и литературные силы России. Главным редактором на общем собрании сотрудников был выбран Николай Иванович Греч. Первый том вышел в 1835 году. Особое внимание редакция обращала на русскую часть издания — на статьи по русской словесности, русской истории, законоведению русскому, по географии России, ее экономике, много места отводилось жизнеописаниям русских людей.

Рекомендуя географические статьи «Лексикона», редакция заверяла, что «каждая часть России обработана в сем отношении сотрудниками, бывшими на местах, ими описываемых. Статьи о Кавказе...»

Прервем цитату, чтобы обратить внимание на знакомые нам фамилии: «...Статьи о Кавказе сообщены В. Н. Григорьевым и В. С. Легкобытовым, занимавшимися исследованием и описанием Кавказа по поручению начальства» 75.

Собирался участвовать в «Лексиконе» и Зубарев 76.

А если заглянуть в перечень подписчиков на «Энциклопедический лексикон», то мы без -труда обнаружим еще одно знакомое   имя: «Генерал-майор князь А. Г. Чавчевадзев»77.

Статьи о Кавказе для «Лексикона» Плюшара   пишутся    в    те    годы,    когда

A.        Г. Чавчавадзе — знаток Кавказа, высоко

образованный человек, владеющий языками

грузинским, русским, иностранными языками,

живет в Петербурге общим хозяйством    с

B.        С. Легкобытовым, когда они вместе чита

ют газеты, обсуждают все новости. И естест

венно, говорят о статьях, предназначенных

для печати. Может ли быть сомнение в том,

что Чавчавадзе просматривает эти  статьи,

подает советы друзьям?..

Давайте подумаем

Если Василий Завелейский, скромный министерский столоначальник, по протекции дяди мог попадать на литературные вечера в доме Греча, мог ли прославленный генерал, тесть Грибоедова, крупный поэт А. Г. Чавчавадзе, живя в Петербурге целых три года — половину 1834-го, 1835-й, 1836-й, половину 1837 года — мог ли он не видеть никого из писателей? Нет! Это просто еще не исследовано: поверить в это нельзя!

Вспомним: именно в 1836 году, когда Чавчавадзе находится в Петербурге, Пушкин печатает в «Современнике» свое «Путешествие в Арзрум». А в предисловии к нему упоминается генерал Чавчавадзе. И вот мы должны уверить себя, что за три года Чавчавадзе ни разу не встретился в Петербурге с Пушкиным. Даже если бы они были незнакомы между собою — три года очень значительный срок. Но ведь имеются веские основания считать, что они и прежде были знакомы. Они могли и должны были встретиться в 1829 году, когда Пушкин, совершая путешествие в Арзрум, на две недели останавливался в Тифлисе и, как он пишет, «познакомился с тамошним обществом».

Пушкин не называет имен, но мы-то знаем, кто был виднейшим лицом в тогдашнем тифлисском обществе!

На обратном пути Пушкин снова останавливался в Тифлисе. И его приглашали в гости наперебой. «Здесь остался я несколько дней, — пишет Пушкин, — в любезном и веселом обществе. Несколько вечеров провел я в садах, при звуке музыки и песен грузинских».

Это было две недели спустя после похорон Грибоедова. И Чавчавадзе в те дни находился в Тифлисе. Это уж нам точно известно78. Правда, тогда над его домом тяготел траур, но именно потому Пушкину, хорошему знакомому Грибоедова, надлежало нанести визит его вдове и его тестю и выразить им сочувствие. Если бы даже он и не был с ними знаком — этого требовали уважение к грузинским обычаям и дружеские чувства к убитому. Это соображение высказал великолепный грузинский поэт покойный Г. Н. Леонидзе 7Э. Пушкин восхищался умом Грибоедова, писал о нем как о человеке необыкновенном и выдающемся деятеле государственном. Имя его Пушкин ставил среди первых поэтов.

Тифлис в ту пору — маленький город, если сравнивать его с современным: меньше двадцати тысяч жителей. Известно, что в Тифлисе Пушкин обедал у Прасковьи Николаевны Ахвердовой — ближайшего друга этой семьи. Чавчавадзе жили вместе с ней в ее доме в продолжение пятнадцати лет.

Это она воспитала Нину, сосватала ее с Грибоедовым. Сопоставляя вое эти данные, думаешь: Пушкин должен был навестить дом Чавчавадзе. Даже если бы и не был знаком! Но ведь они могли встречаться и раньше — в ту пору, когда Пушкин учился в Царскосельском лицее, а Чавчавадзе служил в царскосельских гусарах вместе с П. Я. Чаадаевым, с П. П. Кавериным, к которым Пушкин убегал, чтобы провести время в пылких беседах (а потом писал к Чаадаеву послания в стихах!). Нет, еще не найдены прямые доказательства знакомства Чавчавадзе с Пушкиным! Но ведь и не все еще обнаружено, не все. исследовано, прочтено — мемуары и письма людей того времени, которые могли знать поэтов. Нашлись же записки Василия Завелейского! И другие найдутся! Уверен! Сколько в одних государственных наших архивах лежит еще не прочитанных писем — десятки тысяч и сотни, а изучена лишь малая часть... А сколько существует семейных архивов, непрочитанных воспоминаний и дневников!

Кстати: в то самое время, когда в Петербурге живет Чавчавадзе, туда чуть не каждый день приезжает из Царского Села Лермонтов. Лермонтов бывает у своей тетки Прасковьи Николаевны Ахвердовой. В 1830 году она приехала в Петербург. На петербургский адрес Ахвердовой поступают из Тифлиса письма для Чавчавадзе. Лермонтов в 1836 году собрался поселиться с бабушкой в ее петербургской квартире80. Как утверждать после этого, что Чавчавадзе в Петербурге не мог встретиться с Пушкиным, с Лермонтовым? Можно ли нам успокоиться и отказаться от поисков? Разумеется, нет! Но...

Выдержки из дневника Василия Завелейского кончились. И на этом должен сегодня окончиться наш рассказ!

  

<<< Альманах «Прометей»          Следующая глава >>>