Легенда для взрослых

Размышления о потаённом живом

Майя Быкова

Глава 1:    Литературные прообразы - «Поднимите мне веки!»

В. Гуминский в комментариях ко второму тому («Правда», 1984 г.) пишет: «Своеобразие гоголевской повести оказалось непонятным современной писателю критике, привыкшей к иным, более условным формам (Выделено мною. — М. Б.) сочетания достоверного и фантастического». Он же приводит мнение С П. Шевырева из рецензии на «Миргород», в состав которого входит «Вий»: «В начале этой повести находится живая картина Киевской бурсы и кочевой жизни бурсаков; но эта занимательная и яркая картина своею существенностью как-то не гармонирует с фантастическим содержанием продолжения». Далее Шевырев отметил, что видения Хомы «не производят ужаса потому, что они слишком подробно описаны».

В цепи чертовщины, среди демонологической вакханалии, которую можно отнести в разряд истинно писательской выдумки, Хома Брут вдруг услышал, как «раздались тяжелые шаги, звучавшие по церкви; взглянув искоса, увидел он, что ведут какого-то приземистого, дюжего, косолапого человека. Весь он был в черной земле. Как жилистые, крепкие корни, выдавались его засыпанные землей ноги и руки. Тяжело ступал он... С ужасом заметил Хома, что лицо было на нем железное...».

Вот и все, повторилась обычная для нас характеристика человекоподобного животного, не считая фантастических век, которые не более, чем дань жанру. В самом деле, должно же хоть что-то отличать Вия буквально от мужика...

Перечитываю и думаю: отчего же так страшно мне и Хоме вопреки Шевыреву? Да именно оттого, что все реалистично, просто, «как в жизни». Вот ведь хоть и начальник гномов, но весь в земле!

А что, если рассмотреть его «вне служебного» положения? Есть ли аналогия в отечественной сказочной иерархии? Конечно, есть. Это, например, мордовские дячка Най-Най и его подруга вирява. Живут они в норах, тела их грузные и корявые, покрытые волосами, лохматые и землей припорошены... А как быть с такой приметой — «лицо было на нем железное»? Есть у нас и такое. Недавно прочла прекрасное эссе И. Бунина — о медведях на севере России, где зверя так и зовут: Железная Шерсть. То же — и о лешем.

Слыхала и я в Западной Сибири о человекоподобном лохматом   (диком мужике)  в золотой кольчуге да с золотым лбом. Очевидно, огненно-рыжим был тот волосатый незнакомец. В Средней Азии есть даже для этих существ свое название, и переводится оно как «медные пли золотые когти, медный лоб» и т. д. Не менее важно для нас И то, что встречали их там на природе лет тридцать назад — почти в наше время. Так что думать, будто такая характерная деталь, как «лицо желтое», обязывает носить реальную маску, реальную кольчугу, не приходится.

Думается, у каждого, даже у кажущегося на первый ВЗГЛЯД абсолютно мифическим, персонажа есть прототип. Есть некто, кто стоит за образом, созданным воображением пишущего. И даже у каждой приписываемой ему черты характера есть аналогичная — в природе.

Для читателя-абсолютиста можно найти в произведениях художественной литературы портреты таких героев, которые говорят о прямых родственных связях их с Вием. Внешне вроде мужик мужиком и даже начальник нечисти, а все же зверь либо та же нечисть. В сороковые годы мой знакомый Павел Кравченко, позднее работавший в «Огоньке», жил на Чукотке. Там он избирался секретарем райкома, и по долгу службы да и наработанным навыкам он чаще всего был в пути. Изъездил всю окрестную тундру. Так вот он рассказывал, что иногда получал информацию, от которой невольно стремился оградить себя. Речь шла о так называемом тэрыкы. Меня тогда еще не волновали криптозоологические проблемы, но скупые намеки на существование одичавших обволошенных людей запомнила, хотя так и не собралась записать впечатления очевидца. Не записала и самих странных рассказов.

А ведь однажды в чуме, затерянном в чукотской глубинке, секретарю райкома предложили рассмотреть тэрыкы поближе, но ему такое приобщение к тайне обитателей тундры показалось нескромным, да и ненужным. И прошел человек образованный, очень начитанный и мимо того чума, и мимо открытия. А я возвращаюсь к мысли, изложенной выше. Нет уж, коли не заражен ты лихорадкой поиска, то инерция жизни сама не позволит случаю нарушить твой покой, оградит от возможного открытия, и ничто, выходящее за рамки здравомыслия, инструкций и собственных твоих обыденных представлений о мире всего сущего, не коснется тебя, нелюбопытного.

Юрий Рытхеу дал повести о тэрыкы подзаголовок: «Современные легенды». Эпиграфом он взял слова старинной чукотской легенды: «...и тогда, отчаявшийся и измученный, потерявший человеческий облик, несчастный, унесенный на льдине в море, превращается в тэрыкы — покрытого шерстью оборотня...»

То есть, повстречав обволошенного * человекоподобного, в тех краях так и думают, что это оборотень. А иначе кто же? На стойбище его даже опекает чья-нибудь семья, у которой близкого унесло штормом в море. Нередко обволошенному, дикому найденышу или пришельцу дают имя погибшего.

В одном месте Чукотки тэрыкы привечают, а в других взаимоотношения с ними строятся на агрессии.

Итак, во время охоты на нерпу ледяной припай оторвало от берега, и герой повести Горгой оказался пленником моря. Льдина таяла, а человек тем временем превращался в тэрыкы. Ну а дальше все взаправду, как это обычно и бывает, — ужас людей, неправдоподобное поведение и невероятный лай собак, боящихся тэрыкы, чувствующих его силу. И хотя автор хорошо знает, что «тэрыкы не умеют говорить», он все же разрешает герою повести объясниться с любимой, ибо в ином случае не состоялось бы художественное произведение.

Нечто похожее происходит и в книге Жозефа д'Арбо «Чудище из Ваккареса».

Повесть написана от лица пастуха Жака, повстречавшего в 1417 году в солончаках Камарги (юг Франции) последнего фавна (пана), оставшегося от древних, еще языческих времен.

Сам д'Арбо закончил факультет права в Эксе, покинул родовой замок в Авиньоне и ушел от мира цивилизации, поселившись в пастушеской хижине в малолюдном краю голой земли. Здесь и появились на свет и интересовавшие нас страницы. Автор награждает своего таинственного героя, можно сказать героя экзотического,— фавна — не только способностью говорить, но и рогами (правда, одним, другой деликатно сломан), копытами. А в остальном... в остальном все, как всегда,— описание, начиная с реакции людей, собак, лошадей и кончая отношением фавна ко всему живому, выглядит, как достаточно большой и подробный опросный материал по реликтовому гоминоиду! Да еще пропущенный через ЭВМ наипоследнейшей модели...

Герой-пастух проходит, проживает последовательно один за другим все этапы отношения человека к фавну.

«Я чувствовал, что не сумею открыться ни осторожнейшему отцу аббату, ни нашему почтеннейшему кюре. Нет, даже в тайной исповеди. Страх подавляет все мои чувства, смыкает мне уста. Если я свободно расскажу обо всем, что меня преследует, меня примут за сумасшедшего. Да и живем мы в те времена, когда члены Церковного суда не отличаются снисходительностью и когда от всяких чудес пахнет костром. И хоть нет ни ворожбы, ни бесовства в том, что мне известно,— я в этом совершенно убежден, — все же страх мой был слишком велик».

Разве ход этих мыслей не напоминает рассуждения и всего того, что произошло с героем Артура Конан Дойля?

И первая встреча пастуха Жака с необычным существом выглядела так, как выглядят аналогичные встречи и по сей день: «...вдруг она (лошадь по кличке Лунная.— М. Б.) резко отскочила в сторону, подкинув меня в седле, а затем резко вернулась на тропу, и я заметил удиравшее и скрывшееся в кустах существо, которое я в темноте не успел как следует разглядеть... Лунная, взъерошенная и насторожившаяся, чуть ли не на каждом шагу становилась на дыбы от страха и все фыркала до самого порога моей хижины».

Затем началась охота за следами — со всеми сопутствующими такой охоте перипетиями. Правда, пастуху в этом отношении легче, чем человеку любой другой профессии, ведь он с одного взгляда классифицирует след, а также вес и силу животного, оставившего его, и даже темп движения.

И наступил момент встречи: «...волосы мои под шапкой встали дыбом, а по спине заструился холодный пот, и я принужден был схватиться за гриву лошади, чтобы не упасть: у повернувшегося ко мне зверя было человеческое лицо... Я вполне убежден, что до сих пор не переживал ничего подобного.

Но мало этого. Я почувствовал зловонное дыхание на своем лице и подскочил в седле от отвращения и ужаса...»

Крестное знамение не помогло Жаку, чудище не рассеялось, как туман!.. Оно было двуного! Оно шагало по-человечески...

Физиологические проявления человека, как когда-то, так и столетия спустя, во всех подобных случаях однозначны: зубы стучат, волосы шевелятся, пересохший язык немеет и делается шершавым, как дерево, дрожь сотрясает тело, как при лихорадке. Все это у разных героев разных авторов повторяется, описание того, с кем они встречаются, остается практически неизменным, как бы типовым.

А каким же был лоб у фавна? Бронзово-смуглым, — отвечает нам и Жозеф д'Арбо.

Свою запись о потрясших его событиях повествователь начинает оправдывать: «...я пишу не ради пустого размышления... а лишь для того, чтобы поведать... другим, более способным, чем я, истолковать их».

Подобные размышления закономерны и сегодня. И совсем уж убеждающая достоверность — пробуждается чувство нежности, о котором упоминают в конце концов почти все соучастники необычных встреч, все, кто воочию видел не открытого наукой зверя.

содержание  1  2  3  4